Брачный сезон в Уинчестере

— Я хочу понять, Раймонд, вы, что, — считаете его порядочным человеком?

Виконт пожал плечами. Разговор был ему в тягость, но Шелдон сделал над собой усилие.

— Я много лет знаком с Джулианом Монтэгю, знаю его жизненные обстоятельства, его взгляды и его поведение. Не могу утверждать, что его душа открыта мне, но должен уверить вас, что знаю его лучше многих. Он… поймите меня, сэр, Джулиан очень умён, в чём-то благороден. Не могу утверждать, что те слухи, что дошли до вас, несправедливы, но он…не то… не только то, что вы о нём слышали.

— Вы судите о нём на основании услышанного от него?

— О, нет. — Раймонд Шелдон невесело рассмеялся. — В этом случае мне пришлось бы согласиться с вами. Его слова хуже его поступков. В них отсутствует критерий добра и зла. Но я видел его лицо, когда он писал письма сестре, я видел его бесстрашие, великодушие… Некоторые случаи, что мне довелось наблюдать… Особенно — случай с юным Дэвидом Эшером. Несчастный сирота, обучавшийся за казённый счёт, его буквально травила компания во главе с Холдернессом, графским отпрыском из Суррея. Эти негодяи заперли его на всю ночь в мокрый подвал, кишащий крысами. Монтэгю вытащил его оттуда и в одиночку учинил расправу с мерзавцами, отхлестал Холдернесса по щекам, послал вызов всем — но никто из них не принял его. Мистер Холдернесс возненавидел Монтэгю до дрожи, но тоже не осмелился — ни жаловаться, ни драться.

— Эта история вам известна с его слов? — в тоне сэра Чилтона было некоторое недоумение.

Шелдон покачал головой.

— Крики мальчишки услышал я и пока побежал к себе за кочергой, чтобы выломать дверь, Джулиан уже вышиб её ногой. Пока мы отогрели, точнее, пока я отогревал у камина Дэвида, Монтэгю, узнав, что это дело рук холдернессовской шайки, помчался наверх и счёлся со всеми пятью мерзавцами. Четверо потом три дня не появлялись на лекциях. Я никогда не скрещивал с ним шпаги, но однажды видел его в фехтовальном зале. Клянусь, меня морозом прошибло, а ведь я как будто не робкого десятка. До сих пор помню эту шпагу в его руке. Она мелькала, как молния. Поверьте, сэр, Тэлбот хуже своей репутации, Монтэгю — лучше. Я попросил бы вас не вмешиваться… — Шелдон бросил печальный взгляд на собеседника, — Джулиан впервые влюбился, такого с ним никогда не было. Будем надеяться, что нежное чувство обуздает в нём некоторые… издержки юности.

— Издержки юности? Я вас не понимаю, Шелдон. Вы говорите о распутнике, который обтёр сюртуком грязь всех борделей Кембриджа, Бата, Лондона и Рединга. И вытворял там такое, что распоследние шлюхи в ужасе шарахались от него. Он развратен и порочен. Вы знаете об этом?

Шелдон поморщился. Ещё бы он не знал! Шелдон вздохнул, подумав, что все попытки сохранить репутацию, прилагаемые Монтэгю, оказались тщетными, и криво улыбнувшись, подумал, что у правды есть странное свойство, роднящее её с дерьмом — всегда всплывать. Впрочем, нет, поправил он себя. Не у правды. У мерзости. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. «Засыпь хоть всей землёй деяния тёмные — их след поздней иль раньше выступит на свет…» Но Шелдону было искренне жаль Джулиана: Раймонд понимал, если сэр Чилтон действительно возьмёт на себя труд поговорить с мисс или миссис Иствуд — Монтэгю просто откажут от дома.

— Я, конечно, знаю об этом, сэр, но я знаю и о другом. Монтэгю сам прекратил свои похождения, раскаявшись в них. — Это было не совсем правдой и даже совсем не правдой, но Шелдон счёл, что посвящать сэра Чилтона в подлинные обстоятельства жизни Монтэгю вовсе необязательно, — Джулиан прекрасно учился. Острый ум, феноменальная память, блестящие отзывы. Он был гордостью юридического факультета. Я прошу вас не вмешиваться, сэр. Грехи молодости надо прощать. Подлость — коррозия души, но распущенность — это её грязь, а грязь очищается слезами раскаяния.

— Что-то я не замечал слёз на лице этого распутника, — тон сэра Чилтона чуть смягчился, но в нём всё ещё проступал металл. — Сегодня, отвечая на вопрос мисс Иствуд, вы отказались назвать его другом.

— Не я. Я называл, и не раз, — сэр Чилтон не понял странной улыбки, проскользнувшей по губам виконта Шелдона, — но замечал, что он в ответ всегда обращался ко мне «мистер Шелдон» и «ваша милость».

— То есть, это он не удостоил вас именем друга? Счёл вас недостойным своей дружбы? — вопрос сэра Чилтона был слишком саркастичен. — А, может быть, в этом была известная доля скромности и смирения, и он полагал, что недостоин чести быть другом такого, как вы?

Шелдон рассеялся, правда, совсем невесело.

— Я полагаю, сэр, что Монтэгю не хотел, чтобы это выглядело так, будто он нуждается в моей дружбе. Я мог оказать ему услугу, помочь или облагодетельствовать — он не мог. Это понимание унижало Монтэгю. У него есть чувство собственного достоинства — только и всего. Ну… может быть, его можно назвать гордецом… Но Джулиан всегда был склонен не унижать, как Холдернесс, но покровительствовать тем, кто ниже и слабее его.

— Скажите откровенно, Раймонд, имей вы сестру или крестницу — вы бы доверили её такому человеку?