Брачный сезон в Уинчестере

— Сэр Чилтон сказал, что для некоторых людей нравственность сводится к тому, чтобы не попасть на эшафот. Он заметил, что не намерен никому предписывать принципы морали, но не хотел бы видеть подобных людей в своём доме. Леди же Холдейн, когда её спросили, почему она не пригласила мистера Тэлбота, ответила, что подлость в человеке многое объясняет, но ничего не оправдывает.

— Это они… о Тэлботе?

— Разумеется.

— Но что он сделал, чёрт возьми, за что?

Шелдон пожал плечами и развёл руками.

— Я спросил у леди Холдейн, в чём дело, но мне посоветовали… заняться продолжением рода Шелдонов и не лезть, куда не следует. Я заметил, что если делаю для продолжения своего рода всё, что только могу, с вечера и до утра, то с утра-то до вечера — могу я поинтересоваться чем-нибудь иным? Например, причинами остракизма Тэлбота. Тогда мне сказали, что его сиятельство поставит меня в известность обо всём, если сочтёт нужным. Но отец на мой вопрос сказал, что это подождёт, и тоже порекомендовал мне заняться продолжением рода. Так что я пока в неведении. Но человек, которого сэр Чилтон назвал негодяем, а леди Холдейн подлецом, в общество допущен уже никогда не будет. Это ясно.

Монтэгю побледнел. Да, эти люди определяли мнение света и могли запросто вышвырнуть человека из общества. Перед ним захлопывались двери всех приличных домов. Нет слов, Тэлбот мерзавец, но он, Джулиан, почему-то испугался… Даже руки заледенели. Право слово, Монтень прав, в жизни каждого найдется десяток обстоятельств, за которые его можно десять раз повесить. Но в его жизни были другие обстоятельства. Он заслуживал не петли, но, скорее, плети, сотни звонких розог. Не будем уточнять, по какому месту… И вот теперь человек… да, чего там… человек сходных с ним взглядов и поведения изгнан из общества.

Джулиан Монтэгю почувствовал неприятный холодок, прошедший по спине. Но чего он испугался? Вивьен просто потерял голову. Нести вздор о Шелдоне в присутствии Чилтона! Монтэгю ещё тогда подумал, что такое дураку даром не пройдет. Естественно, в дом Шелдона Тэлбота тоже больше не пустят. Это можно понять. Но неужели граф Шелдон столь мстителен? Закрыть человеку доступ в общество за дурной намёк? Конечно, если Шелдон, Чилтон, Карбэри, мисс Хилдербрандт и леди Холдейн — все откажутся принимать его, с ним будет покончено. Вместе эти пятеро, а точнее, шестеро, ибо добавьте сюда и сэра Винсента, столпы общества, они избавятся от любого. А такие новости — шила-то в мешке не утаишь — мгновенно перенесутся в Лондон, и тогда несчастному только и останется, что прозябать безвыездно до конца жизни в деревне. Кто отдаст за него дочь? Кто возьмёт его сестру? Впрочем, сестрёнку Вивьена Джулиан Монтэгю и со ста тысячами не взял бы…

Но всё же — за что? Случай с леди Радстон? Сама виновата, нечего шляться по мужским спальням. Из-за Раймонда? Разговор тогда при Чилтоне вёлся мерзкий, слов нет, но всё же — за такое не изгоняют из общества. Есть что-то, чего он не знает, понял Монтэгю. При этом Джулиан с некоторым изумлением заметил, что, в общем-то, согласен с вынесенным обществом приговором. Воздух станет чище без Вивьена.

Странно. Эта мысль пронеслась в его голове как молния. Шелдон. Праведник. Тэлбот — подлец. Первого любят, он счастлив. Но даже когда, с точки зрения Джулиана, он вёл жизнь, далекую от наслаждения — он… всё равно был счастлив. Такого нельзя сделать несчастливым. Стоики — вне категорий счастья и горя. Пока Шелдон равен себе — он будет счастлив. Вивьен же обречён. А он? Да, Шелдон, должно быть, прав. Он не такой подлец, как Вивьен. И не праведник, как Шелдон. И потому — его не изгоняют. Но и не любят.

— Кора… — пробормотал он и почувствовал, как тяжелеет дыхание.

Джулиан Монтэгю шёл по тёмным улицам, опираясь на трость, и обнаружил, что его руки странно ослабели. Трость выскользнула и с тяжелым грохотом упала на мостовую. Он торопливо подхватил её. Это, собственно говоря, была не трость, а вещь куда менее безобидная. Стоило отвернуть ручку — и открывался стальной клинок, набалдашник же, налитый свинцом, тоже был оружием небезопасным. Монтэгю заказал её себе в дни своих вояжей по борделям, где столкнуться можно было с чем угодно. Сейчас эта вещь, — напоминанием о прошлом, — показалась омерзительной. Джулиан хотел было швырнуть её в реку, но в последнюю минуту передумал. Трижды глуп тот, кто думает столь легко избавиться от прошлого, сжечь его, как пару замшевых перчаток. Не получается. Шелдон как-то заметил ему, что его похождения — свидетельство незрелости души. Наверно, он и в этом прав. Джулиан и впрямь всё больше стыдился в душе сумасбродства, низости и порочности своих былых чувств и наклонностей. Неужто его душа повзрослела?