И действительно, неплохо устроились многие ветераны. Свои магазины, кафе, рестораны, автомастерские и заправки…
Их мир был миром сытых, иной средой, куда Борю и ему подобных не очень-то и допускали, подобно тому, как в армии не допускают «старички» в свою компанию даже ближайший по сроку призыв, а уж что говорить о среде офицеров и генералов.
Впрочем, генералы американской жизни на Брайтоне не появлялись, да и вообще в среде эмигрантов из СССР отсутствовали. Но миллионер на Брайтоне – не редкость, и почему бы миллионером не стать, как справедливо размышлял Боря, расправляя и убирая в бумажник три зеленые десятки, заработанные на переноске тяжестей с первого этажа на второй у соседа-кубинца.
Жил теперь Боря в Бронксе, в приличной его части, но тянулся в далекий Бруклин постоянно – там было общение, соотечественники. Тянулся к уютному Брайтону с его серой дощатой набережной, океаном, овощными лавчонками, грохочущим над домами сабвеем и вывесками на русском языке…
Там, в американском Бронксе, преобладала идеология покорного служения офисам и домашним очагам; здесь, в маленькой Одессе, перенесенной на берег Атлантики, витал дух некоей романтики и мыслили категориями, Америке неизвестными. И звучало над океаном ностальгическое, но и задорное, с порывами ветра из шального динамика:
Никакой сказочной дали в своей судьбе прагматический Борис покуда не разглядел. Такси, мелкая халтура – от переноски тяжелых предметов до бетонирования дорожек на участках с частными домами в Бронксе, репетиторство математики со школьниками из русскоязычных семей – этим и ограничивалось.
Вместе с тем зрели идеи масштабного свойства. К примеру, прилепился ариец Боря к синагоге как общественник. Люди в синагогу ходили разные, в том числе богатые старики и старушки, и Боря пытался втереться в доверие к состоятельным прихожанам в надежде если не на наследство, то уж на полезный контакт.
Словоохотливый и общительный, он вскоре раскланивался на Брайтоне едва ли не с каждым встречным. Но толку? Создайся такая ситуация в Москве, был бы уже Боря при работе легкой и денежной, стыкуя спрос и предложение в кругу своего общения, греб бы барыши и жил припеваючи, но здесь подобное не проходило. На работу никто никого не устраивал, разве на второстепенную, все искали источник дохода самостоятельно, а любой спрос удовлетворялся в считанные минуты по утвержденным расценкам, вне всяких знакомств.
Однако Боря не унывал, синагогу не оставлял, хотя бы потому, что там бесплатно кормили – уже экономия!
Приспособился Боря также к мелкому личному бизнесу, приезжая в гостиницу для вновь прибывших эмигрантов и скупая у них по дешевке золотишко и камушки, не брезговал даже матрешками, имея соответственно с каждой сделки наварец.
Товар сбывался на Брайтоне бухарскому еврею Иосифу, одинаково плохо говорившему и по-английски и по-русски, однако толк в ювелирных изделиях разумевшему.
В основном Иосиф оперировал тремя фразами:
«Ты прав».
«Это не секрет».
«Что я могу сделать»?
Фразы имели универсальное применение в любом диалоге. К примеру, если кто-либо говорил: «Какая, дескать, сегодня замечательная стоит погода, Иосиф», тот выпаливал все три словосочетания, на чем разговор можно было считать исчерпанным.
Боря, обладавший куда более богатым словарным запасом, тихо завидовал своему новому компаньону – темному, как насекомое (определение Бори), однако весьма состоятельному.
– Вот, – говорил Боря, передавая Иосифу очередное колечко, завезенное эмигрантской контрабандой. – Золотишко тут тьфу…
– Это не секрет, – поддакивал Иосиф, рассматривая кольцо и доставая из кассы магазина двадцатку. – Ты прав.
– И это все? – удивлялся Боря.
– Что я могу сделать?! – удивлялся в свою очередь Иосиф, бросая Боре кольцо и демонстрируя презрительной мимикой, что иной цены товар не заслуживает.
– Хорошо, хорошо, – говорил Боря, возвращая Иосифу кольцо и убирая двадцатку в карман. – Согласен. Ты прав.
– Это не секрет, – разводил руками Иосиф.