Брайтон бич авеню

Учти: покуда вертим это дело, ты на свободе, а я при погонах…

А там — куда кривая вынесет.

— А до мокрого не дойдет?

— Не твоя забота. Мое дело. Если из окна Фридман, к примеру, сиганет, туда ему и дорога, скажут. А кто будет следствие по самоубийству, скажем, вести… это опять-таки я позабочусь. Короче. Твоя задача — разговор с Маринкой. Пусть пораскинет мозгами, ей многое виднее.

— Так… — Мордашка полез в письменный стол, достал какие-то бумаги. — Вот, — положил перед Евгением. — Это — гостевой вызов в город Берлин, фотографии. Оформляешь мне паспорт. Как гарантию хотя бы. Требование полагаю справедливым.

— Понял, — наклонил голову Дробызгалов. — Логично. Будет готово на следующей неделе. Но! Ты мне Фридмана, я тебе паспорт.

— Нет, — сказал Мордашка. — Наоборот.

— Нет, Мишуля, — сказал Евгений. — Не наоборот.

Выходя от Мордашки, Дробызгалов подумал, что, хотя и разыгрывал спектакль, вступая якобы в сговор со спекулянтом и сестрицей его, а ведь кто знает, вдруг и заполучит он эти бриллианты? И вовсе не для официальной их передачи неблагодарному руководству.

Если помечтать в таком направлении, то исчезнувший из поля зрения Фридман вызовет, конечно, скандал, но да и пусть вызывает, он, Дробызгалов, выкрутится. А Валера вдруг да переселится в надежный подвал с чугунной дверью, есть этакий в капитальном подземелье одного из старых домов в районе… И есть те, кто в подвале мог бы заняться обработкой Фридмана. Народец — зверье, сволочи отпетые, но, главное, судьбы их от Дробызгалова зависят, а кроме того, шавки они, приблатненная мразь, а значит, будут вне подозрений мафии, ибо нити, ведущие к исчезновению Фридмана, начнут искать разные крестные отцы у себя же, своих начнут трясти — профессионалов высокого полета и квалификации.

Мечты, мечты… Попробуй заволоки этого Фридмана в подвал, как бы самому в нем не очутиться, это куда реальнее… А в теории, конечно, все рисуется здорово, даже если придется камешки сдать согласно описи. Будет результат, и пытки в подвале легко спишутся на счет неопознанной группы рэкетиров-гастролеров, да и кто будет копаться в подробностях?…

Мечты, мечты…

ФРИДМАН-МЛАДШИЙ

Еще с утра накатило раздражение… Это состояние не отпускало его уже с год, да, где-то так.

И копилось раздражение, как он понимал, уже давно, едва ли не всю жизнь копилось. А сейчас, когда разобрался он в этой своей жизни, когда понял ее всю, раздражение и вовсе не отпускает… Сорок два года. Прожитых бездарно, впустую. Вот они: школа с армейской буквально дисциплиной, пионерлагеря с их тупыми идеологическими мероприятиями — взвейтесь-развейтесь; после — армия: внутренние войска, два года на вышке с автоматом, зековские «пятерки», «мазы» с решетчатыми каркасами, сырая казарма, офицерье, хлещущее водку и отсиживающее свои двадцать пять лет до пенсии по другую сторону забора зоны; опять-таки идеологические выкрутасы о священном долге, об охране мирного сна тружеников; дедовщина, караулы, колючая проволока… Затем Физтех, невозможность устроиться на нормальную работу из-за пятого своего пункта…

Отец с братом уехали, а ему, Валерию, диплом Физтеха мощным стал тормозом: отказ за отказом.

Ну и пошло-поехало: фарцовка, совмещенная с должностями то библиотекаря, то курьера… Хорошо, познакомился с деловыми людьми, стал их подручным и быстренько нахватался знаний в университете подпольной жизни. В двадцать девять лет выбился в крупные цеховики. Чем не занимался: и люстрами пластмассовыми «а ля хрусталь», и брошками-бабочками, и запонками… К тридцати двум «набил» свой «лимон». Хороши были брежневские времена, они и выручили. Денег — только нагнись и собирай. И схема проста: купи всех и делай, что хочешь. Да, славные годы.

Но и развратили его, затуманили перспективу. Думал, до бесконечности все так и будет, думал, раз «лимон» в кармане, значит, шабаш, всюду и все можно, и рыпаться некуда. Живи и грейся. А что вышло? Сейчас этот «лимон» — бумага. А жизнь — каждодневное ожидание непредсказуемых перемен. Люди в разброде, экономика в развале. Идеологический стержень, выдернутый из общества, превратил его в кисель. У людей открылись глаза на свой рабский труд за жалкие гроши по ударными фальшивыми лозунгами, и промышленность начала стопориться. В воздухе витала угроза гражданской войны, эмиграция нарастала, и Фридман подумал, что не воспользоваться шансом для спасения собственной жизни попросту глупо. К тому же ходить в золоте среди дерьма стало тягостно и скучно. Ему, конечно, было далеко до партийно-правительственной элиты с ее распределителями, заграницами и домами отдыха, но жил он не хуже, пусть за все переплачивал, начиная от колбасы и сигарет и кончая путевками в райский уголок Дагомыса. Но жить так он уже не хотел.

Перестройка открыла ему дверь за рубеж, однако в позитивный смысл каких-либо перемен он абсолютно не верил.

Для воплощения провозглашенных задач требовался качественный скачок, а… кому прыгать? Семьдесят лет поджилки у народа резали, создали нацию инвалидов, какие теперь рекорды?