Брак и злоба

Смертоносный вздох вырывается сквозь стиснутые зубы, пока я пытаюсь сохранить самообладание. С тех пор как я стал избегать Виолетту ради ее и своего собственного блага, я не требовал, чтобы она танцевала для меня по ночам. Я решил, что она будет наслаждаться отсрочкой.

— Твои игры утомляют. Иди в чертову постель.

Она скрещивает руки на груди, что только увеличивает ее грудь через платье. Воспоминания о том, как ее нежный сосок играет с моим языком, всплывают в памяти, и я становлюсь твердым как камень, мой член болезненно толкается, пытаясь вырваться из трусов.

Ее мягкие губы сжались в дрожащую гримасу.

— Я не могу, — говорит она.

Любопытный интерес побуждает меня сделать следующий шаг к ней.

— Ты не можешь, — говорю я, подходя ближе, — или ты отказываешься?

Она закусывает губу, и мой член подпрыгивает от соблазнительного вида. Когда я приближаюсь к ней, я выпрямляю спину, возвышаясь над ней во весь свой рост, мой взгляд направлен вниз на ее гибкое тело.

Она заправляет волосы за ухо и поворачивает голову, чтобы отвернуться, но я сжимаю ее челюсти, заставляя смотреть на меня.

Резко вдохнув, она говорит:

— Я ненавижу себя за то, что хочу тебя. — Ее признание пронзает меня, как пуля, стремящаяся к разрушению.

Я провожу большим пальцем по ее изящной линии челюсти, и темное желание пульсирует в моем сердце. Я мог бы взять ее вот так. Я мог бы взять ее… трахнуть мокрой и жесткой… и удовлетворить жажду. Я могу даже сломать ее, и, судя по тому, как она смотрит на меня, утопая в своем желании, она, вероятно, будет умолять меня сделать это.

Моя рука скользит к ее горлу, обхватывая ее стройную шею, требование побуждает меня уничтожить ее, пока она не уничтожила меня.

Потому что, как бы она ни думала, что ненавидит меня, это ничто по сравнению с моей ненавистью к ней.

Я ненавижу ее за то, что она Карпелла. Я ненавижу ее за то, что она так чертовски красива. Я ненавижу ее за то, что она заставляет меня хотеть зарыть в нее свой член. Ненавижу за то, что она смотрит на меня сейчас такими слезящимися глазами, умоляя полюбить ее.

И больше всего я ненавижу ее за то, что она украла ярость моей мести.

Я тяжело сглатываю.

— Сними трусики, — говорю я, повторяя тот же приказ, который отдал ей в туалете ресторана ее семьи.

Она облизывает губы.

— На мне их нет.

Мышцы на моей спине напрягаются, каждая жилка и сухожилие напрягаются, пока я удерживаюсь от того, чтобы крепче сжать ее горло.

Несмотря на явную угрозу того, что я задушу ее, она протягивает дрожащую руку вверх и спускает бретельку ночной рубашки со своего плеча.

— Черт, — выкрикиваю я проклятие. Отпустив ее горло, я делаю решительный шаг назад. — Надень свою гребаную одежду.

В ее затуманенных глазах плещется отторжение, пока она одевает бретельку на место.

— Расскажи мне, что моя семья сделала с тобой, — требует она.

Я кручусь на месте, сжимая руки в кулаки.

— Это тебя не касается. — Из ее уст вырывается издевательский смех.

— Очевидно, касается, раз я здесь и наказана за это. — Ее гнев угас так же быстро, как и разгорелся. — Люциан, я знаю, что это еще не все. Эти шрамы рассказывают ужасную историю, и в основе ее лежит моя семья. Я заслуживаю того, чтобы знать все.

Мне хочется рассмеяться, но правда слишком зловещая.

— Значит, ты видишь во мне ужас? Это лестно.

Мой сарказм ее не смущает. Она подходит ко мне и, когда она уже так близко, что я чувствую ее лавандовый аромат, вцепляется в воротник моей рубашки. Ветер завывает под каждым раскатом грома, буря укрывает нас своей яростью. Не сводя с меня глаз и слегка приоткрыв рот, она расстегивает пуговицы на воротнике. Я позволяю ей просунуть руки под рубашку, и она нерешительно, но целеустремленно нежно проводит ладонями по моей коже, распахивая рубашку и ощупывая шрам, пересекающий мою грудь.

— Кто сделал это с тобой? — спрашивает она.

Я остро ощущаю тепло ее рук и свое затрудненное дыхание. Ее прикосновение ослабляет мою защиту.

— Человек, который уже мертв. — Но это лишь частичная правда. Рану нанес один из силовиков Карпелла, заклеймив меня и опозорив мое имя. Но это было сделано по приказу Карлоса Карпелла. После того как они вторглись в наш семейный дом и застрелили моего брата, меня избивали и пытали почти до смерти, но пощадили, оставив лишь предупреждение.

— А татуировка? — спрашивает она, проводя пальцем по замысловатым деталям черной работы. Крест сделан лезвием, смоченным кровью. — Это чтобы скрыть шрам?

— Нет, — честно отвечаю я. — Чернила забирают их силу, то, что они пытались украсть. Это моя клятва — вернуть то, что принадлежит мне.

Это вся правда, которую она получит от меня сегодня. Я кладу свою руку на одну из ее и убираю ее захватническое прикосновение. Затем я просовываю палец под бретельку ее ночной рубашки и оттягиваю ее в сторону, обнажая маленького чернильного воробья. Мои действия требуют ответного удара.

Она слегка кивает, ее взгляд падает на пол. Я провожу пальцем под ее подбородком, чтобы вернуть ее взгляд на меня.