— А теперь — «тихий час»!
Это означало, что он будет отдыхать и обращаться к нему нельзя. Часто «тихий час» продолжался до ужина с перерывом на обед, который я по договорённости с самого начала готовила и подавала, а Гарик мыл посуду.
— Спасибо, дорогая! — вежливо произносил он и вновь вставлял в уши наушники.
Я чувствовала себя чужой и потерянной, считала дни до отъезда. Меня не радовали никакие Гавайские прелести. Лучше всех было Галине и Виктору. Они общались только с Гариком, утром уходили, вечером приходили.
Наконец наступил последний день. С утра мы, как всегда, пошли к морю. Я выбрала момент, когда Гарик менял очередную магнитофонную плёнку, и подошла к нему:
— Гарька, хочешь домой?
— Хочу, — нахмурился он, — хочу в свою квартиру, закрыть дверь и остаться один. Я хочу быть один, ты поняла? — он почти кричал. — И ещё запомни, жениться я не собираюсь!
Я чувствовала себя униженной до последней степени. Терпению моему пришёл конец.
пропела я и добавила, — когда приедем обратно, не звони мне больше!
— Как скажешь, дорогая! — тут же повеселел Гарик.
С этого момента в отношении меня начался откровенный бойкот. Гарик, Галина и Виктор паковались, подчёркнуто весело переговаривались, пили вино на прощанье, делились впечатлениями об отдыхе, и даже на аэродроме со мной не попрощались. «Могли бы быть и повежливее, — горько думала я. — Без меня, четвёртой, которая сама за себя заплатила, они бы эту замечательную поездку вряд ли получили. Квартиру я убирала. Еду готовила. В разговоры не встревала. И сейчас молчу, Бог с ними!»
Ночью в самолёте Гарик сидел как каменный, а я беззвучно плакала в темноте, радуясь, что никто не видит, и молилась: «Скорей бы домой!»
ДОЧКА
Я и мой друг, у которого была машина, встретили маму на аэродроме.
Мама вышла к нам одна, без Гарика, с затравленным лицом и заплаканными глазами.
— Скорей отсюда! — прошептала мама и буквально потащила нас к выходу.
Ехали молча. Дома мама открыла чемодан и с тихим стоном опустилась на пол.
— Я одолжила Гарику в поездку чемодан, у меня такой же. Так он на аэродроме всё перепутал и забрал мой. Представляешь, какая у него будет физиономия, когда он его откроет?
Мы посмотрели друг на друга и грустно рассмеялись.
— Ну что ж, что ни делается, всё к лучшему. Я тут написала ему. Вот, послушай:
— Ну, как?
— По-моему, лучше не скажешь! — воскликнула я.
Мама сложила записку и сунула в карман Гарикиного пиджака.
В дверь позвонили. Я открыла. На пороге стоял Гарик с чемоданом и сумкой. Лицо было напряжённым и очень бледным. Я испуганно обернулась на маму. Она так и сидела на полу.
Гарик огромными шагами прошёл через комнату. Бросил мамин чемодан на диван. Вытряхнул из сумки на стол какие-то мамины мелочи — бутылочки, кремы, расчёску и даже пустую коробочку из-под духов. Засунул в сумку свои вещи, которые по ошибке попали к нам. Сел к столу, выписал чек. Швырнул его маме. Встал и стремительно вышел, хлопнув дверью, без единого слова.
— Всё! — прошептала мама. — Пожалуйста, ничего не спрашивай и никогда со мной о нём не говори. Его не было. Хорошо?
— Хорошо, — согласилась я и подумала: «Ничего хорошего! Козёл! Бедная моя мама!»
МАМА
Сначала было очень тоскливо. Раньше, если мы не виделись, Гарик звонил два раза в день. Утром — на работу, поздороваться и сказать что-нибудь ласковое, вечером — домой, как следует побеседовать обо всём на свете. Я уже привыкла к этому ритуалу и теперь, после ссоры, с обидой смотрела на молчащий телефон. Дочка старалась быть чаще дома и обращалась со мной, как с тяжелобольной.
Наверное, когда люди внезапно ссорятся и разбегаются, — это очень тяжело. Но после утончённого издевательства, которому я подверглась на Гавайях в течение десяти дней, после того, как меня откровенно использовали и выкинули, расставание с Гариком не казалось трагедией.
«Чем раньше, тем лучше», — уговаривала я себя и старалась занять голову как можно больше. Читала, пересмотрела все фильмы из ближайшего видео-проката, ходила в гости. Появились новые знакомые. Кто-то куда-то приглашал. Жизнь вошла в свой привычный ритм.