Брак по-американски

Папа вытянул шею, повернувшись ко мне, я наклонилась и поцеловала его. Он пах кокосовым маслом и коноплей. Наконец, он протянул руку Андре, и он принял ее, просияв.

– С Днем благодарения, Андре.

– Папа, – прошептала я, – будь подобрей. – Потом я взяла Дре за не занятую бутылкой руку, и мы пошли к веранде, которая опоясывала весь дом. Прежде чем мы подошли к двери, папа крикнул:

– Благодарю за возлияния, Андре! Мы займемся этим после ужина.

– Конечно, сэр, – сказал польщенный Андре.

Дядя Бэнкс стоял наверху, распутывая комок в гирлянде.

– Привет, дядя Бэнкс, – сказала я, обняв его стоящие на лестнице ноги.

– Привет малышка, – ответил дядя. – Как дела, парень? – спросил он у Дре.

В этот момент в дверном проеме показалась голова тети Сильвии. Мое первое детское воспоминание о Сильвии – это каток в «Омни». Они с дядей тогда только начали встречаться и повели меня кататься на коньках. На память она купила мне бледно-желтую свечку в бокале. Мама ее тут же конфисковала: «Нельзя давать детям огонь!» Но Сильвия молила маму за меня: «Селестия не станет ее зажигать, правда ведь?» Я помотала головой, и мама задумалась. «Поверь ей», – Сильвия обращалась к маме, но ее внимание было сосредоточено на мне. На свадьбе она шла передо мной к алтарю как почетная матрона[35] и сияла, хотя чисто технически ее нельзя было считать замужней женщиной.

– Селестия и Андре! Какое счастье. Твоя мама отказывалась ставить хлеб в духовку, пока вы не приехали, – наклонившись к Андре, она добавила. – Ну-ка, племяш, чмокни меня.

Она распахнула дверь, и Дре пошел за ней. А я задержалась у подножья лестницы на входе.

– Дядя Бэнкс?

– Нет, – сказал он, прочитав мои мысли. – Только Сильвия знает. Но родителям ты расскажешь сама.

– Я хотела сказать спасибо. Что вы не сдались.

– Да. Эти голодранцы просто не поняли, с кем связались.

На нем были надеты выходные ботинки, и дядя Бэнкс аккуратно спустился с лестницы, встав рядом со мной на веранде.

– Твой папа – мой старинный друг. В 58-м мы вместе приехали в Атланту, и у нас не было ни пенни. Я к нему привязан сильнее, чем к родным братьям. Но я хочу, чтобы ты знала: я не во всем с ним согласен. Я вел это дело и все видел, так что своя точка зрения у меня есть. А Фрэнк в определенных вопросах опирается на понятия, с которыми родился. Но он дорожит тобой, Селестия. Они все тебя любят: папа, Андре, Рой. Попробуй относиться к этому как к проблемам богатых людей.

Ужин был накрыт на массивном дубовом столе, покрытом кружевной скатертью, скрывшей годы его постоянной службы. У родителей, в их безупречно отремонтированном доме, вся обстановка была изящной и очаровательной, но за этим столом стояла целая история. Это был их свадебный подарок от моей бабушки – один из тех считаных подарков, которые мои родители получили после регистрации во дворце правосудия. «Он перейдет к вашим детям, а потом к их детям», – сказала тогда бабушка. Когда грузчики вносили стол в дом, Глория предупредила их: «Осторожнее. Вы несете благословение моей матери».

Только по праздникам папа демонстрировал свои знания, которые он получил, будучи сыном священника.

«Господь, – прогудел он, и мы склонили головы. Слева я держала за руку папу, а справа – Андре. – Мы собрались здесь, чтобы воздать тебе хвалу за благодать, которую ты нам ниспослал. Благодарим тебя за эту пищу и за стол, на котором она стоит. Благодарим тебя за свободу. Мы молим тебя за тех, кто пребывает в неволе и не может сегодня исцелиться и утешиться рядом с близкими». Потом он по памяти прочел длинный стих.

Прежде чем мы успели сказать «Аминь», Андре вставил: «И мы благодарим тебя друг за друга». Моя мама подняла склоненную голову: «Аминь».

Комната тут же наполнилась приятным звоном. Мой папа разрезал индейку электроножом, который напоминал маленькую бензопилу, а Глория из сияющего кувшина разлила всем чай со льдом. Бэнкс и Сильвия сидели за столом, безмятежные, как небо в летний день, но я знала, что под столом рука Бэнкса лежала у Сильвии на бедре. Это была живописная картина – комната, заполненная цветами и горящими в канделябрах свечами. Я сделала глоток холодного лимонного чая из тяжелого бокала, и это напомнило мне об Оливии. Она обожала хрусталь и покупала бокалы по одному. Интересно, что стало с ее вещами после того, как она скончалась, ведь у нее не было дочери, которую она могла бы благословить на брак, ей некому было передать свое стеклянное наследство. Я склонила голову и помолилась за нее. Пусть на небе будет много красивых вещей. И прошептала: «Прости меня, пожалуйста».