Браки во Филиппсбурге

Ганс едва осмеливался дышать. Ему еще не приходилось бывать среди столь своеобычных личностей. Какой же он бесталанный, ничтожный по сравнению с людьми того общества, в котором так уверенно вращались госпожа Фолькман и Анна. Он не осмелился бы и рта здесь открыть. Все, о чем он до сих пор размышлял и говорил, выглядело в этом окружении чем-то убогим, плоским и самоочевидным, слишком доступным пониманию, было лишено хоть какого-то скрытого смысла. Правильнее всего ему вернуться домой, в Кюммертсхаузен, к матери, признаться ей, что деньги за учение истрачены зря, что скачок из Кюммертсхаузена в Филиппсбург слишком труден, чтобы совершить его в пределах одного поколения. Не встать ли ему тотчас, не броситься ли к господину Фолькману и не объявить ли ему, что он не способен более выпустить ни единого номера «Программ-пресс»? Правда, он ночи напролет, лежа в постели, листал учебные пособия по теории создания радиопьес, на его ночном столике, на стуле, на коврике перед кроватью громоздились груды специальной литературы, но читать все это ему было трудно; несказанных усилий стоило ему составить себе список слов, с помощью которых он надеялся придать своим радио- и телерецензиям профессиональный вид.

После его беседы с господином Фолькманом фирма «Фолькман» тотчас прислала ему домой два колоссальных сверкающих ящика: радиоприемник и телевизор; мастера проложили проводку и установили на убогой крыше антенну — ярко поблескивающую алюминием, высоченную и невероятно тонкую мачту. Все деды повставали со своих ящичков в палисадниках, дочери и невестки сбежались и, расталкивая толпы детишек, протиснулись поближе, а госпожа Фербер вышла на улицу — себя показать и ответить на град вопросов, она упивалась любопытством и восхищением соседей, втайне надеялась, что с этой минуты продажная Иоганна не будет уже самой жгучей темой пересудов на Траубергштрассе. Ганс подошел к окну, чтобы и на него посмотрели, но сделал вид, будто не замечает толпу, наблюдающую за установкой первого на Траубергштрассе телевизора: пусть люди думают, что у него, где бы он ни жил, стояли этакие исполины. Но перед мастерами фирмы «Фолькман» он испытывал жгучий стыд: за свою кровать, старую и безобразную, за шаткий умывальник, на котором стоял побитый со всех сторон таз, за комнату без водопровода, вообще за то, что комната эта в жалком домишке. Когда мастера уходили, он дал им такие чаевые, что они остановились, посмотрели на него, повертели купюру и еще раз посмотрели на него.

Ганс рад был, что госпожа Фербер до одиннадцати убирала в полицейском участке. Иначе она бы с большим удовольствием смотрела каждый вечер всю программу телевидения. Господин Фербер, к счастью, не испытывал к телевидению никакого интереса. Да и в домике вечно что-то требовалось подремонтировать. Ганс проводил вечера в запертой комнате перед своими ящиками, смотрел, слушал и записывал, хвалил, отвергал и пытался представить себе, что же больше всего нравилось публике, ведь соответственно этому ему и нужно было писать рецензии, хотя, как разъяснил ему господин Фолькман, «известный уровень» следовало сохранять. Для господина Фолькмана радио- и телепередачи были экономическим фактором. Они должны были строиться таким образом, чтобы все больше людей покупали приемники и телевизоры и все более высокого класса, только так можно было увеличить оборот, поднять уровень всеобщего благосостояния, предотвратить безработицу и еще худшие экономические и политические беды. В этом заключалась нравственная задача создателей программы, нацеливать их на эту задачу должна критика, ведь они всегда пытаются осуществлять в своих программах какие-то шальные идеи.

— Думать надо о людях, — повторял все снова и снова господин Фолькман, — а не о литераторах. — Он улыбался Гансу и, не дождавшись возражений, продолжал: — На бумаге пусть выделывают, что хотят. Но радио и телевидение предназначено для всех, они относятся к экономике. Их нужно уметь планировать на многие годы вперед. Понимаете, тут нельзя пускаться на рискованные эксперименты.