Браки во Филиппсбурге

Разве все его попытки преодолеть отчужденность между людьми не летели именно в эту же пропасть, разве не решал он каждый раз, что отныне откажется от всех попыток сближения? Но стоило ему поднять разбитую голову, стоило увидеть человека, и он бежал за ним, как собака, повизгивая, глаз не отрывая, молил хоть глянуть на него и опять начинал разглагольствовать…

Габи весело попрощалась, сказала, что очень приятно провела вечер. Но Ганс разозлился: она так легко открыла свою дверь и без всякого сожаления рассталась с ним. Она, стало быть, ничего больше и не ждала. Значит, и Марга ничего не ждет, скажет ему «спокойной ночи», повернется, сунет привычным движением ключ в дверь, отопрет ее и, даже не оглянувшись, так спокойно поднимется по лестнице, точно проводила на вокзал безразличного ей родственника.

Он потащился рядом с ней дальше, готовый принять любое наказание, к какому бы она ни приговорила его. На ее «спокойной ночи» он ответит всего лишь кивком, дабы хоть в последний миг показать ей, что она покидает несчастнейшего из несчастных. Печаль окутывала его сейчас, точно хорошо пригнанное одеяние. Ему становилось легче на душе и от этой печали, и от сознания, что он вправе упрекать весь свет, особенно же этих двух девушек, а себя чувствовать непризнанным героем. Раз они его подобным образом оттолкнули, значит, и у него нет никаких обязательств, возьмет да бросится очертя голову куда попало, да-да, а они пусть-ка с ужасом увидят, как он кубарем летит в пропасть, тогда, может, пожалеют, что не поддержали его вовремя.

Ганс ждал от Марги хоть какого-нибудь вопроса. Ей он бы открыл, в каком он унынии. Тотчас бы ринулся он со своей мрачной скалы, примчался бы, словно дитя, которого позвала мать, дай только Марга ему хоть малейший повод к тому. Не могут же они за всю дорогу не произнести ни единого слова. Они же пили вместе и смеялись, их руки даже соприкоснулись, когда он давал ей прикурить; еще год назад, очутившись в подобном положении, он просто-напросто глянул бы на нее, обнял за талию и дело по меньшей мере дошло бы до поцелуя! Неужто он растерял все, на что был способен в юности, неужто, даже не коснувшись девушки, позволит ей, которая при самом скромном подсчете любила уже трех или четырех мужчин, улизнуть в темный подъезд, позволит, а потом станет биться головой о дверь, что хоть туго и медленно, но окончательно и бесповоротно захлопнется? Нет, нет, крикнул он себе, однако тотчас понял, как мало ему удастся сделать, если Марга не пойдет ему навстречу. Не донимает ли их молчание и ее, не точит ли ее, как точит и тянет за душу его?

Но тут она остановилась, глянула на него, улыбнулась широко, какой-то нескончаемой улыбкой, достала из сумочки ключ — его он так боялся, этот крошечный, злобно поблескивающий меч сию секунду в куски изрубит все, что соткали последние часы, — после чего спокойно, так неуклонно, как даже Ганс представить себе не мог, отомкнула враждебно поблескивающую дверь нового светлого дома и подала ему руку, резко протянув ее вперед, а ему пришлось сразу же пожать ее, сказав «спокойной ночи», она повернулась и пошла; ответил он или нет, он не помнит, помнит только ее лицо и все ту же широкую улыбку, дверь уже начала прикрываться, надвигаясь на него, но он все ждал и ждал, и тишина вскипала в его ушах, пока не раздался тихий, но отчетливый щелчок, до которого еще что-то чавкнуло, и дверь закрылась. Остервенело засвистев — убийца без оружия, самое нелепое существо, какое когда-либо носила земля, — он зашагал к Траубергштрассе и под перегуд всхрапов, проникающих со всех сторон сквозь тонкие стены, улегся в свою мерзко поскрипывающую кровать.

На дворе, вдоль жалких кирпичных фасадов, по подоконникам из ломкого песчаника, шмыгали ночные пауки, разносящие от дома к дому сны, зачастую непосильную для крошечных лапок ношу. Ганс неотступно думал о них, оттого они и обходили его окно, бросив его на произвол судьбы в сетях, собственных мыслей, ночных мыслей, от которых спасает только утро, если уж люди и сон бросили его на произвол судьбы. Быть может, в эти минуты в какой-то лаборатории накрахмаленные ученые все еще мучают лягушку, и, конечно же, кто-то умер этой ночью, конечно же, пока его тут одолевают разные мысли, кто-то занимается любовью, его же участие во всех этих событиях самое ничтожное. Он точно припал к замочной скважине всех дверей и, если не мешал торчащий ключ, считал это своим успехом.

Ганс отбросил одеяло. Над ним еще стучали шаги. Господин Клафф. В такую поздноту еще не спит. Туда, сюда и опять туда. Ганс понимал, что жилец этот, ночным вышагиванием нарушающий покой окружающих, вызывал у госпожи Фербер тревогу. Вдобавок он не равномерно ступал обеими ногами. Возможно, у него протез. Иногда он останавливался, и все равно из головы его было не выкинуть, каждую минуту он опять мог застучать: топ-топп, топ-топп…