Бракованные

«На что делится девяносто один?» – задумчиво протянул один из голосов. Мэтт небрежно бросает:

– Девяносто один ни на что не делится. Это простое число.

Этан, сидящий напротив разочарованно вздохнул:

– Вообще-то на 7 и 13, гений. Помнится, Эвелин сказала тебе не отвечать им.

Эвелин… Школьный психолог. Молодая и наивная, она так хотела помочь. Мэттью вспоминает, как издевался над ней. Он точно помнит, она говорила:

– Голоса в голове? Мэттью, это очень серьезно и, знаешь, поскольку ты уже достаточно взрослый…

Он перебивает:

– Вы хотели сказать «поскольку у тебя нет родителей».

Её брови испуганно подлетают, он обожал наблюдать эту картину и специально её провоцировал. Эвелин оправдывается:

– Что за вздор, у всех есть родители! Так вот. К сожалению, это проблема не моего профиля. Тут тебе сможет помочь другой врач.

Мэтт горько усмехается:

– Вы действительно так сильно боитесь слова «психиатр»?

Он в подробностях вспоминает кабинет.

Посветлевшие желто-песочные обои с нежно-розовыми бутонами. Окна выходят на школьный двор. Первый этаж. Издалека доносится визг весенних улиц. Его разбавляет успокаивающее тиканье часов. А ещё там было огромное вычурное винтажное кресло, выглядящее венцом роскоши и комфорта на фоне остальной невзрачной мебели. Мэтт бы прекрасно здесь себя чувствовал. Если бы не Эвелин. Если бы не весь дурацкий мир, за стенами.

Она смущённо поправляет очки.

– Эти голоса тебе мешают, ты должен от них избавиться. Врач назначит курс лечения, выпишет таблетки, всё будет хорошо.

Мэттью молчит. Он прекрасно понимает, что не пойдет к психиатру, но молчит. Потому что на самом деле он вовсе не хочет её расстраивать. Смущать её безумно интересно, ведь Эвелин мягкая и милая. Но она девушка, в конце концов, а воспитание никак не позволяет ему серьезно их обижать.

Когда Мэтт выныривает из размышлений и возвращается в кабинет, она обеспокоенно лепечет:

– Пообещай, что запишешься.

Он неубедительно кивает, чтобы освободиться. Сейчас Мэтт выйдет из кабинета, закроет дверь и больше ни разу не встретит Эвелин. Кажется, её уволили, а может, она переехала…

Он оказывается в настоящем и отвечает Этану:

– А ещё Эвелин первая направила меня к психиатру. Ей было так неловко.

– Да уж, ты был лишь на одном приеме, зря ты бросил лечение тогда.

Мэттью стало обидно. Этан что-то задел. Что-то больное и глубокое.

– Считаешь меня психом?

Этан отрицательно качает головой:

– Нет. Отнюдь.

«Врет!» – заорал какой-то из голосов. Мэттью боится, что согласен с ним. Этан продолжил:

– Просто тебе бы могло стать лучше. Я же помню, каков ты, когда забрасываешь таблетки.

Таблетки?! Как же он их ненавидит, да пропади они пропадом. Ненавидит, но всё равно пьёт, потому что помнит, что случается, если этого не делать. Мэтт слегка погрустнел.

– Проехали. Так, о чем ты хотел поговорить?

Этан прочищает горло. Он нервно потирает ладони. Дурной знак.

– Мы собираем сопротивление. Мне нужно твое участие.

Мэттью не понимает:

– Что? Что ещё за «мы»? Какое сопротивление? Ты вообще о чём?

Секунд двадцать Этан молчит. Потом он встаёт и, опершись ладонями на стол, с воодушевлением и жаром начинает свою речь:

– Мы должны доказать, что бракованные не опасны для общества, и их изоляция – бессмыслица и глупость. Мы добьемся свободы. Всё будет по-честному. Я докажу, что мы такие же люди, как и они, и искореню понятие «бракованный».

Он выдыхает и падает обратно на стул.