Бракованные

Я, наверное, кажусь ему сумасшедшей, когда подхожу вплотную. Во всегда равнодушном взгляде мелькает что-то очень похожее на удивление. Да-да, иногда я умею выбивать людей из колеи. Мирослав расставляет шире ноги, я оказываюсь между ними, но это не кажется чем-то пошлым или рискованным. Мы просто двое незнакомцев, случайно встретившихся в крошечном скверике. И кому-то из нас тут явно нужна помощь. Стараюсь не думать, откуда у Мирослава эти травмы, если еще несколько часов назад он был абсолютно невредим, но по себе знаю – людям не очень нравится, когда пытаются влезть под шкуру.

– Подержи, – прошу и все-таки всовываю в руки Мирослава свои покупки: стакан с кофе и пакет с выпечкой. – Если хочешь пончик, возьми. Голодный? Бери, там много, но вафли не трогай, они для сестры.

Я молочу языком без умолку и копаюсь в сумке – ищу влажные салфетки, антисептик и пластырь.

– Нужно обработать твои раны, а то еще заразу занесешь.

Мирослав качает головой, пытается увернуться, но все-таки сдается, а я смачиваю мягкую салфетку антисептиком и касаюсь уголка его разбитых губ. И только в этот момент понимаю: я впервые при виде крови не возвращаюсь мыслями в тот день. Чудеса.

Мирослав шипит, когда проспиртованная салфетка касается его кожи. Морщится, но не дергается и отстраниться не пытается. Терпеливо ждет, когда я закончу.

– Больно? – спрашиваю, но Мир лишь головой резко дергает, а я продолжаю.

Кровь оставляет багряный след на салфетке, но я стараюсь несильно вглядываться. Вдруг тошнота и головокружение вернутся, а с ними и дурные воспоминания? Нет-нет, только моего срыва тут не хватало. Но, к собственному удивлению, я лишь сосредоточенно, словно занималась этим всегда, обеззараживаю раны, протираю все ушибы, стараясь не сильно нажимать и не причинять Мирославу лишних неудобств. Я же не мучить его решила, а помочь.

– Неплохо тебя разукрасили, – хмыкаю, а в тишине сквера слышится лишь учащенное дыхание Мирослава да шелест пакета с выпечкой, в который он вцепился, будто клещ. Кожа на костяшках вокруг ссадин белеет, когда протираю их новой салфеткой.

У Мирослава очень красивые руки: широкая ладонь, длинные пальцы, канаты вен под смуглой кожей текут вверх к запястью, переплетаются. Я не позволяю себе любоваться ими слишком долго, хотя безумно хочется рассмотреть узор татуировки – что-то причудливое, похожее на древние письмена на незнакомом языке или руны.

– Хорошо бы перебинтовать.

Снова Мирослав качает головой, хмурится, языком цокает, будто не понимает, что раны лучше обработать не только антисептиком. Сейчас я согласна с Катей: мужчины – сущие дети.

– Аптека рядом, – взмахиваю рукой в сторону выхода из сквера, где за поворотом действительно есть здание с красным крестом на вывеске. – Ладно-ладно, не настаиваю. Я уже почти все, потерпи еще немного.

Я до такой степени сосредоточена на оказании первой помощи, что перед собой ничего почти не вижу. Кажется, еще немного и язык высуну, стану похожей на первоклашку, выводящую в прописях крючки и палочки. Наверное, делаю глупости сейчас, но раз не смогла пройти мимо, нужно довести дело до конца. Когда заклеиваю пластырем ссадину на лбу, и моя «работа» закончена, вдруг замечаю, какие интересные глаза у Мирослава. Они были все время в десятке сантиметров от меня, но я только сейчас увидела необычный оттенок радужки: синева, зелень и болотного оттенка прожилки у зрачка. Сминаю в руке окровавленные салфетки, неловко пытаюсь запихнуть в сумку, но Мир перехватывает мое запястье и слегка сжимает. Не до боли, а до легкого покалывания на кончиках пальцев. Облизывает губы, проводит большим пальцем вверх по тонкой коже и, добравшись до ладони, нажимает у ее основания какую-то точку.

– Ой, – вскрикиваю и разжимаю ладонь, а Мирослав хмыкает, забирает у меня салфетки и, не глядя, выбрасывает их в соседнюю урну.

– Спасибо за помощь, – говорит хриплым голосом, а у меня при его звуках странная волна проходит по телу, задевает каждую клеточку.

Приходится отступить, потому что вдруг становится очень неловко, но Мирослав раскрывает пакет, заглядывает внутрь и достает один пончик. Смотрит на него удивленно, после переводит на меня вопросительный взгляд, будто разрешения спрашивает, а я медленно киваю. Это очень странно, честное слово. Будто меня засосало в какую-то другую реальность, в которой даже время течет по-другому. У Мирослава такой взгляд… немного холодный, пытливый, сосредоточенный – он удерживает и не дает отвернуться, хотя мне очень хочется.

Он смотрит на меня, как тогда, в баре. Без тени отвращения, без намека на брезгливость. Словно не видит всего, что печатью лежит на моем лице, что отличает от других, делает особенной не в самом лучшем смысле слова. Мирослав впивается белыми крепкими зубами в пончик и ставит рядом с собой на лавочку пакет и стакан с кофе. Выбор дает: подойти и забрать или сбежать, как последней трусихе.