Бракованные

– И не говори. Ноябрь, – развожу руками, а Катя зябко поводит плечами. – Слушай, что-то в тебе не так. Ты… необычная.

На самом деле такие горящие глаза я видела у Кати лишь однажды – когда она встретила своего мужа. Пусть мне было слишком мало лет, и я многого не понимала, но счастье во взгляде сестры запомнила хорошо.

– Обычная я, – ворчит, едва сдерживая улыбку. – Не бери в голову.

– Как скажешь.

Мне не до переживаний других людей – я волнуюсь о Мирославе. Сердце не на месте, и я рада, что Катя пришла поддержать Мира. Пусть ее отношение к нему неоднозначно, но моя сестра – добрая.

– Как он в аварию попал? – теребит сестра больное место, а я отмахиваюсь.

– Неважно.

– Вот же ты… упертая, – фыркает. – Кремень! Думаешь, никто не знает, что они на нелегальных треках столкнулись?

Кошусь на Катю, а она смотрит на меня с видом победителя.

– Ой, Арина, доживешь до моих лет, и не такое знать будешь, – палец вверх поднимает, а я вдруг осознаю, что она одета как-то… очень для нее несвойственно.

– На тебе платье! – восклицаю, пораженная, оглядывая сестру с ног до головы.

– Платье и платье, – тушуется, а на щеках румянец. – Что?! Не имею права?

Катя… красивая. Она всегда такой была, но сегодня с ней что-то совсем необычное творится. Прошлась по волнистым волосам утюжком до зеркального блеска, подвела глаза, подкрасила нежной пастелью губы.

– Кать, что происходит?

Меня покидает тревога за Мирослава, а на ее место приходит любопытство. Моя сестра такая красивая, и это точно не на пустом месте.

– Ничего не происходит, – бурчит себе под нос. Достает из сумки телефон, копается в нем, придерживая свободной рукой пакет с дежурными фруктами.

Внезапно в коридоре становится тесно. Не от того, что слишком людно – просто энергетика идущего по проходу мужчины вытесняет собой кислород. Он высокий – чуть выше Мирослава, темноволосый и идеально выбритый. Одет нарочито небрежно, стильно и дорого: горчичного оттенка кашемировое пальто, прекрасно сидящие на бедрах темные брюки, трикотажный пиджак и темная рубашка. Никакого галстука, лишь шик и свобода.

Катя откашливается и делает вид, что ее тут вовсе нет, а мужчина наоборот – замечает нас, расплывается в улыбке и взмахивает рукой, направляясь в нашу сторону. И только сейчас я узнаю его. Не знаю, что именно наводит меня на эту мысль – возможно, внешнее сходство или природная интуиция, но я вдруг очень четко осознаю: это отец Мирослава. Чуть дольше, чем следует, он задерживает взгляд на наших скромных персонах. Вернее, не так. Он откровенно пялится на Катю, а она… она краснее рака становится.

– Здравствуйте, – в ответ рукой взмахиваю и пытаюсь как-то спрятаться за занавесом волос.

– Мой сын в палате? – спрашивает, не сводя взгляда с затылка моей сестры.

Это как-то связано. Определенно связано! Пунцовые щеки Кати, неприкрытое обожание во взгляде мужчины. Арина, вспоминай! Женатый он? Нет, вроде бы…

– Да, он по телефону разговаривает, – отвечаю, откашливаясь, а отец Мирослава мажет по мне заинтересованным взглядом, чуть прищурившись, и, кивнув, уходит.

– Откуда ты его знаешь? – спрашиваю, когда мужчина входит в палату Мирослава.

– Да ну… не знаю я его. С чего ты взяла? – Катя изо всех сил пытается казаться равнодушной, но я-то вижу лихорадочный блеск в ее глазах. – Арина, не смотри на меня так!

– Катя, признавайся!

– Блин! Он заходил сегодня в «Ирландию», – бурчит себе под нос, резко волосы с лица убирая. – Мы о Мирославе поговорили, о тебе. Георгий… он хороший человек.

– Ого, да из твоих уст это самый лучший комплимент, – смеюсь.

Неприкрытое смущение сестры – это что-то новенькое, честное слово. И эта красная, точно рак, женщина, стоящая рядом, – моя сестра, которая поклялась никогда и ни за что не связываться с мужчинами?! Чудеса.

Катя уходит за кофе, я остаюсь в коридоре. Вдруг дверь в палату Мирослава открывается, и Георгий жестом просит меня войти.

– Значит, ты – та самая Арина, – заявляет без обиняков и внимательно смотрит на меня.

– Я Арина, да, – киваю и, опустив голову, прохожу к койке Мирослава.

– Отлично, – в голосе Георгия (черт, как его отчество?!) сквозит удовлетворение. – Я, кстати, Георгий Константинович.

Он протягивает мне руку, и я вкладываю в раскрытую ладонь свою. Приходится посмотреть в лицо отцу Мирослава, и больше всего боюсь увидеть на нем отвращение. Но, похоже, Георгий Константинович умеет держать лицо.

– Очень приятно познакомиться, – лепечу, а Георгий Константинович едва заметно усмехается и переключает свое внимание на Мирослава, лежащего на койке, бледного и задумчивого.

– Сын, не бери в голову, – продолжает, видно, начатый ранее разговор. – Зря ты так долго не соглашался со мной жить, но ты упертый. – И с гордостью: – Моя порода.

– Папа, прекрати!

– Ладно. Все наладится. Кстати, вашему Соловьеву грозит реальный срок.

– Пап…

– Нечего моего сына в могилу сводить, – хмурит брови и, хищно улыбнувшись, треплет сына по волосам. – Поправляйся, сынок. А я пойду с врачом поговорю. Арина, берегите его, непутевого.

Георгий Константинович покидает палату, унося за собой ауру уверенности в себе и власти.

Эпилог