Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)

В конце третьего дня устраивалось факельное шествие членов партии офицерского ранга, проходивших маршем перед отелем «Дойчер гоф», в котором жил Гитлер. На четвертый день устраивался праздник для партийных чиновников, которых присутствовало не менее 110 тыс. человек. Прибытие Гитлера отмечалось музыкой; все нацисты, одетые в коричневую форму, вставали навытяжку, а публика приветствовала фюрера раскатистыми криками «Хайль!» В небо устремлялись лучи 150 прожекторов, создававших гигантский световой купол. Фюрер поднимался на главную трибуну, над которой развевался его личный штандарт; звучали фанфары. По команде взметались вверх 30 000 флагов, освещаемых прожекторами, приветствуя вождя. Центром всеобщего внимания становилась платформа на главной трибуне, где он находился; туда указывало симметричное расположение флагов и все оформление трибун. Потом флаги приспускались, следовала минута молчания в память о погибших членах партии, и в их честь исполнялась торжественная мелодия; Гитлер произносил краткую речь, составленную в духе нацистской теологии. Когда он заканчивал ее словами «Хайль» Германия!», флаги снова приспускались в свете прожекторов, и полмиллиона людей исполняли два нацистских гимна: сначала традиционный «Дойчланд юбер аллее», а затем партийный «Хорст Вессель».

На седьмой день торжеств фюрер снова был в центре всеобщего внимания. Арену заполняли 100 тыс. человек; это были отряды штурмовиков в коричневой форме и эсэсовцев в черных мундирах. Снова следовала церемония приветствия фюрера, его штандарт взвивался над платформой, где он сидел, и поднимались вверх все флаги и знамена. Гитлер приветствовал войска возгласом: «Хайль, мои солдаты!», и в ответ тысячи глоток ревели: «Хайль, мой фюрер!» В этом обмене приветствиями обязательно звучали слова «мои» и «мой», чтобы каждый из присутствовавших почувствовал личную близость к фюреру. Затем войска и знаменосцы перестраивались, и под торжественную мелодию Гитлер выходил вперед по специальной «дорожке фюрера», сопровождаемый командиром штурмовиков Лютце и командующим войсками СС Гиммлером. Флаги опускались в память о погибших, и Гитлер стоял в молчании несколько минут перед «окровавленным знаменем» (это был флаг партийной ячейки, на котором, как говорили, остались пятна крови штурмовиков, погибших в дни неудавшегося путча в ноябре 1923 года).

Весь вид и поведение Гитлера на таких торжествах говорили о том, что он — и неограниченный властитель, и товарищ; олицетворение связи между славным прошлым и великим будущим Германии. Он находился здесь среди своих верных людей, подчиненных ему по закону воинской дисциплины; и в то же время весь антураж подчеркивал его удаленность от простых смертных и гордое одиночество; он был один над всеми, в компании павших героев, пожертвовавших собой потому, что они верили в него и в его миссию. Он вел себя так, как будто был близок каждому — и в то же время далек от всех и одинок.

В последний день съезда фюрер стоял во весь рост в своем открытом автомобиле на площади у церкви Девы Марии, а мимо него проходили бесконечные колонны штурмовиков и войск СС; на заднем плане высились богато украшенные дома местной знати. Говорили, что фюрер успевал посмотреть в глаза каждому воину, проходившему мимо него; во всяком случае у каждого оставалось впечатление, что вождь отметил его лично, и это было незабываемо!

Стоит вспомнить, что в прошлые века появление великих особ, таких как император Карл Пятый или принц Евгений Савойский, не говоря уже о диктаторах вроде Наполеона, привлекало толпы людей, приветствовавших их с энтузиазмом или просто получавших удовольствие от зрелища. Но никогда еще сотнями тысяч человек не манипулировали с такой уверенностью, тщательно расписывая их роли и управляя их поведением; такое бывало только на съездах нацистской партии. Здесь полностью исключалось всякое отклонение от программы; не допускался даже намек на неформальное общение, характерное, например, для партийных съездов в Соединенных Штатах. Впрочем, в организации нюрнбергских торжеств тоже присутствовало что-то от американского шоу-бизнеса, и этот рекламный дух странным образом смешивался с тяжелым душком милитаризма, одинаково дурманившим и участников, и зрителей.