Бранденбургские изыскания

Элька попробовала запротестовать, когда раздались аплодисменты, но Мендель с милой заговорщицкой гримасой приложил палец к ее губам и потребовал внимания: он забыл назвать сегодняшнюю фамилию той, в ком течет кровь писателя. Ибо, как ни трудно представить себе, она пожертвовала выдающейся фамилией во имя любви. Он на ее месте не сумел бы это сделать, даже если бы появился такой мужчина, как он сам. Итак, теперь ее зовут фрау Пётч, а ее мужа он назвал бы, если бы мог — но это невозможно — отвлечься от себя, лучшим знатоком Шведенова в наши дни, о чем он упоминает лишь для того, чтобы сказать: теперь мы знаем, что приводит к научным открытиям, — любовь.

Новым взрывом аплодисментов Менцель уже не смог насладиться, ибо прибыли новые гости: знакомая по телеэкрану даже Эльке актриса, посылавшая во все стороны воздушные поцелуи, а потом так повисшая на шее Менцеля, что ее ножки оторвались от пола; затем пожилая ненакрашенная и неукрашенная женщина, судорожно пытавшаяся сохранить на лице улыбку; очень высокий бородатый юноша в джинсах и пуловере, так ловко уклонившийся от менцелевского поцелуя, что последний угодил в пустоту. «Первая жена с сыном», — услышала Элька чей-то шепот.

Господин, который недавно так забавно застонал, спросил у Эльки, был ли у ее родителей домашний алтарь для святого Шведенова, и долго смеялся, услышав, что Элька только от мужа узнала об этой знаменитости. Полная дама, представившаяся как фрау Такитакская из Москвы и источавшая захватывающий дух сладкий аромат, доверительно сообщила Эльке, что господин, с которым она, Элька, только что беседовала — это сам министр. Глубоко декольтированная блондинка с девически стройным телом и лицом старухи с лукавой улыбкой советовала Эльке остерегаться профессора: «Поверьте мне, вы милы ему не только своим девичьим именем, уж я знаю нашего Винфрида!»

Элька очень страдала, не умея шутливо отвечать на шутливые слова, с которыми к ней обращались. Ей удавалось лишь немного варьировать одобрительный смех. Но поскольку одним этим смехом беседа поддерживаться не может, никто не оставался долго около нее, и она снова подалась в свой угол, где уже стоял ее муж, но не один. Высокий худой мужчина с согнутой спиной занимал его историями про профессора, все время называя того шефом или князем. Услышав, имя Браттке, которое она знала по рассказам Пётча, Элька сразу же посмотрела на его ноги и с разочарованием увидела, что они обуты не в войлок. Не было также и цепи с очками. Лишь пуловер свисал на пядь длиннее пиджака, и разговор снова зашел о рабстве, которое муж Эльки хотел добровольно принять.

Это были первые невеселые слова, услышанные Элькой в этотвечер. Они отдавали горечью и, вероятно, имели целью предостеречь, что пробудило в Эльке симпатию к Браттке и надежду на будущее.

— Стало быть, вы не советуете?

— Безуспешно, как я вижу, — ответил Браттке и показал Эльке на мужа, с улыбкой превосходства уже минут десять заверявшего, что с тех пор как Менцель шепнул ему, что место ему теперь совершенно точно обеспечено и д-ру Альбину скоро понадобятся документы для оформления, ничто уже не сможет замутить море радости, в котором он плавал.

Даже жилищную проблему Менцель уже обдумал. Фрау Унферлорен, которая дважды в неделю, а также по праздникам приходит к ним помогать фрау Шписбрух, хочет перебраться в деревню и, возможно, согласится на обмен с Пётчами.

— Ты бы поискала ее, — сказал Пётч Эльке, и Элька не ответила: «Ты бы сперва спросил меня, хочу ли я вообще в Берлин!» — а промолчала и повернулась, как и все остальные, в сторону профессора, который захлопал в ладоши и пригласил к столу.

Длинный стол тянулся из одной большой комнаты в другую. Менцель сидел на украшенном цветами стуле во главе стола, а другой конец возглавляла — что с умилением было отмечено — его мать, беловолосая старушка; сначала она церемонилась, а потом стала развлекать Пётча, сидевшего сбоку от нее в конце стола, историями из детства Винни, одну из них она повторила несколько раз, чтобы привести ею в восторг все сидевшее за столом общество.