Браслет из города ацтеков

А Монтесума, о котором ты так скорбишь, притворяясь, будто скорбь эта истинна, лежал на берегу канала. Его убили и бросили, как не бросают даже раба. И так же поступили с Ицкауцином, человеком, который и вовсе не причинил вам никакого зла.

Вот цена вашего слова. И вот она – суть вашей веры. Обман и ничего, кроме обмана.

– Ты ошибаешься! – я вскочил, потому как не мог терпеть, что он, дикарь, поносит имя Господа и обвиняет нас в том, в чем нет нашей вины.

– Не ошибаюсь, – Тлауликоли стал напротив меня. Он был выше и сильней, не говоря уже о том, что призвание мое не давало мне возможностей отточить воинские умения. – Я не ошибаюсь и могу отличить рану, полученную от камня, от раны, нанесенной мечом. Три удара. Сюда.

Он коснулся живота.

– Сюда, – рука легла на левую сторону груди, а затем переместилась на плечо. – И сюда.

– Ты лжешь!

Я готов был признаться в грехах совершенных, но по какому праву Ягуар обвиняет нас в смерти Мотекосумы?

– Это вы лжете и лгали с первого дня!

Смех заставил нас обернуться. Педро, стоя на коленях, хохотал и хлопал себя ладонями по бедрам.

– Вы оба… дураки… какие же вы дураки… верите… не верите… – Смех перешел в сиплый кашель, но Педро не замолчал.

– Убили его… конечно, убили… он нас всех подставил. Заслужил. Отпусти – что было бы?

Тлауликоли схватил Педро за шиворот, поднял и встряхнул.

– Говори!

– Я тебя не боюсь. Ты дикарь, а со мной – Бог! Он спасет мою душу, а ты будешь гнить в аду! Вы все здесь будете гнить в аду!

Его крик оборвался, когда Ягуар отвесил Педро пощечину.

– Говори, – повторил он спокойно.

– Нет!

То, что происходило дальше, было мерзко. Тлауликоли подтянул Педро к дереву и принялся привязывать, явно имея намерение пытать. Когда же я попытался воспротивиться и даже схватил Тлауликоли за руку, то просто вдруг оказался лежащим на земле, а подняться не сумел, потому как воины навалились и скрутили мне руки. Беспомощного, они усадили меня таким образом, чтобы я видел все происходящее, рот же заткнули.

Тлауликоли снял с Педро одежду, которая за время пути изрядно истрепалась, став черной от грязи.

– Расскажи, – обратился он на испанском, но Педро вновь рассмеялся и плюнул во врага.

Когда первый надрез чертил плечо, Педро сжал зубы. И молчал долго, испытывая муки, которые мне и вообразить тяжко. Но стоило Тлауликоли, подцепив кончиком ножа кожу, дернуть, Педро закричал. И если бы я мог, я бы закрыл уши, не желая слышать крик.