Браслет из города ацтеков

Дашка шла домой пешком. Она держалась кромки тротуара, разглядывая седоватый лед и грязные ошметки снега, разрисованные протекторами. Слева мигали витрины, сверху лилась нарочито веселая музыка, вызывавшая раздражение.

Редкие машины проносились с грохотом, и цветы в киоске пропитались запахом бензина. Дашка специально остановилась, чтобы понюхать розы. А потом, поддавшись порыву, купил десяток.

Продавщица посмотрела с жалостью, видать, прочла на Дашкином лице, что цветы эти – слабая попытка утешить себя. Она не права. Дашке не нужны цветы. Выбравшись на проспект, освещенный желтыми пузырями фонарей, Дашка взяла розу и протянула проходящей мимо женщине с усталым лицом.

– Это вам, возьмите, – сказала она, вкладывая стебель в холодные пальцы.

– Зачем?

– Просто так, – честно ответила Дашка и подарила цветок молоденькой девчушке.

Просто так. Просто все, уходящее в мир, возвращается. Потому как Земля круглая. И Дашка хочет, чтобы вернулось доброе. И чтобы ревность умерла. И обида. И все зло, которого слишком много.

Когда розы закончились, Дашка набрала номер Адама.

– Я приеду, – сказала она вместо приветствия. – Сегодня мне лучше побыть у тебя.

Дашка не прячется. Ей нужно спокойное место, чтобы подумать. А разве возможно найти место, более спокойное, чем похоронная контора?

Дашку больше не пугали сумерки, и белые маски со стен смотрели спокойно и ласково. Адам вышел встретить. И снова куртку не надел. Холодно же. Дашка сказала, Адам отмахнулся.

– Я должен присутствовать на похоронах Переславиной, – он не спрашивал Дашкиного разрешения. Он ставил ее в известность. И Дашка слишком устала, чтобы спорить.

– Зачем?

– Высока вероятность того, что убийца там будет присутствовать.

– И ты надеешься его узнать?

Человека без лица нельзя узнать.

– Я надеюсь по специфическим поведенческим маркерам установить возможного подозреваемого, – сухо пояснил Адам, отворачиваясь. И он тоже? А ему-то Дашка что сделала? Она даже его Анну не проверяла. Забыла за обилием дел.

– Я не думаю, что тебе стоит выходить.

– Почему?

Это он спрашивает? Разумный, уравновешенный Адам, который если и не знает ответов на все вопросы, то знает способ получения этих ответов.

– Адам, ты же социально… неадаптирован, – неудобное слово не сразу удалось поймать. Ну что за день сегодня такой? Ну почему буквально все задались целью проверить на крепость Дашкины нервы?

– У меня хватит выдержки. Я так полагаю.

Он полагает. А случись истерика, будет отвечать не он – Дашка. И краснеть. И объяснять. И потом еще объясняться с Переславиным, которому совершенно точно не нужен цирк на похоронах дочери.

– Нет, – сказала Дашка.

– Да, – ответил Адам.

– Ты мне перечишь? – это было что-то новенькое и совершенно не в тему.

– Я тебе перечу. Твое желание запереть меня здесь неразумно.

Значит, Дашка его заперла? И еще пусть скажет, что на цепь посадила? Да он сам сбежал от мира, трусовато поджав хвост! Спрятался между иллюзиями и тешит свое самомнение. Кто самый умный? Адам. Кто самый наблюдательный? Адам. А кому плевать на окружающих? Тоже Адаму.

– Я за тебя отвечаю! – Дашка все-таки сорвалась на крик, хотя ей было очень стыдно за свое поведение. – И никуда ты не пойдешь! Я работать хочу, а не подтирать тебе сопли! Ты же псих…

Надо остановиться. Он же как лучше хочет. Просто день неудачный: длинный, и случилось много всякого, травматичного для нежной Дашкиной души. И теперь этой душе очень хочется кого-нибудь убить, хотя бы понарошку.

Не помогли, выходит, розы.

– Я не спрашивал твоего разрешения, – ответил Адам, сжимая кулаки. – Я ставил тебя в известность. А если ты испытываешь сомнения в моей адекватности, то зачем обращаешься ко мне за помощью?

Он шагнул к ней, положил руки на плечи и тряхнул, сильно, так, что Дашкина голова запрокинулась, а зубы лязгнули.

– Если ты думаешь, что я псих, то почему не запрешь?

Его ноздри раздувались, а на лбу проступили крупные капли пота. И в глазах сосуды прорезались.

– Адам, спокойно, – Дашка попыталась стряхнуть его руки, но Тынин держал крепко. – Адам, это же я, Даша. Все хорошо. Никто тебя не запрет. Я не позволю. Слышишь?

Он медленно кивнул, посмотрел вдруг удивленно на Дашку, на комнату, на маски, молчаливо наблюдавшие за творящимся в холле.

– Адам, ты что-то принял? Пил? – Дашка положила ладонь на тынинский лоб. Он был горячим. – Ты простыл. Вышел без куртки и простыл.

– В голове шумит, – жалобно произнес Адам. – И я сегодня чашку разбил. Выскользнула из рук и вдребезги.

– Бывает. Это от усталости. Пойдем. Тебе надо отдохнуть. Мне надо отдохнуть. А завтра поговорим.

Он позволил взять себя за руку и отвести наверх. И, потеряв ориентацию в пространстве, пустил за буфер гостевых комнат, на свою территорию, прежде запретную для Дашки. И, заглянув, Дашка поняла, почему.

Черно-белое Янкино фото во всю стену. И рядом еще одно, поменьше, и целый десяток. Лоскутки потерянной жизни, разложенные по одному Тынину понятной схеме. И пара лайковых перчаток, якобы оставленных на столе. Мертвый корпус телефона, замолчавшего раз и навсегда. Молочного цвета зонт в специальной стойке и шляпка.