Браслет певицы

Коронерский суд, назначенный лишь на третий день после убийства (в связи с неординарными его обстоятельствами), был, тем не менее, в значительной степени формальным и чрезвычайно кратким. Инспектор Гэйбл кратко и сухо изложил факты, медицинский эксперт высказал своё мнение о причинах смерти, которые и без того были очевидны, допросили свидетелей, и то не всех. Баронессу Фицгилберт освободили от дачи показаний, за неё коротко отчитался её адвокат, за князя Урусова представительствовал какой-то господин из посольских. Женщин также не стали слушать. Жюри практически не совещалось и вынесло однозначный вердикт, не проливавший никакого света на произошедшее. То, что Фицгилберта убили, было и так ясно, что неустановленным лицом – также не подвергалось сомнению.

Тем не менее, на суде было полно зрителей и журналистов. Инспектор Суон наблюдал за происходящим из последнего ряда и вообще держался так, словно дело его вовсе не касалось. Мисс Ива, сидевшая неподалёку, в плотной вуали, окутывавшей её маленький тюрбан густым туманом, с интересом рассматривала публику. Как только заседание закончилось, журналисты устремились к участникам процесса, особенно плотно обступив мадам Мелисанду фон Мюкк, явившуюся в суд в белом пальто и в огромной шляпе с цветами.

Баронессу Фицгилберт увели через боковую дверь, Суон быстро пошёл за ней, Ива также поторопилась за ними. Увидев её движение, Суон помедлил, придерживая дверь, пропустил её в служебный коридор суда и решительно захлопнул дверь перед самым носом юркого журналиста, который собирался проскользнуть за ними.

Баронесса сидела в небольшой судейской комнатке, рядом с ней стояло двое мужчин: один, поразительно похожий на покойного, – его младший брат. Рядом был и поверенный семьи, мистер Кук, тучный господин с тростью. Поверенный поприветствовал Суона:

– Я знаю, старший инспектор, что вы будете курировать это дело, и очень доволен. Какое несчастье, какая потеря для всей Британии, – отдышливо запыхтел он, пожимая руку инспектора.

– Несомненно, – согласился Суон приличествующим тоном. – Позвольте принести вам мои самые искренние соболезнования, мадам, мистер Фицгилберт…

Баронесса подняла на него опухшие, немного бессмысленные глаза и кивнула. Она была довольно спокойна, что, скорее всего, являлось следствием действия медикаментов, одета в простой, до аскетизма, траур. Потом она перевела глаза на мисс Иву, явно не узнавая её.

– Мисс Ива также зашла выразить вам своё сочувствие, мадам… – пояснил Суон, и Ива вышла из-за его спины и сказала несколько соболезнующих слов.

– Мадам, я понимаю ваше горе, и ваше состояние, но если вы позволите, мне хотелось бы прямо сейчас покончить с некоторыми необходимыми вопросами…

– Я уже сообщил жюри всё необходимое, инспектор! – возмутился тучный поверенный, пристукивая массивной тростью.

– Простите великодушно, мистер Кук. Но ведь вас не было у Бёрлингтонов, не так ли?

Мистер Кук начал было пыхтеть и возмущаться, но баронесса подняла на него несколько рассеянный взгляд и почти равнодушно возразила:

– Пусть. Я всё понимаю, инспектор, спрашивайте. Ведь когда-то это надо сделать. Я справлюсь. Присаживайтесь и вы, мисс Ива.

– Благодарю вас, мадам. Я надеюсь, что мистер Фицгилберт также ответит на один вопрос, чуть позже. Итак, мадам, с кем из гостей графа Бёрлингтона вы были знакомы прежде?

– Только с Бёрлингтонами, сэр. Более я никого не знала.

– А ваш покойный супруг?

– Не знаю… Не уверена. Видите ли, я редко выезжаю, я домоседка…

– Хорошо, тогда скажите: когда вы встали из-за стола и пошли за платком – вы разговаривали со своим мужем?

Баронесса до белизны сжала пальцы, но справилась с собой и ответила ровным тоном:

– Я искала мой ридикюль. Я оставила его на диване у стены, и забыла. Там остался платок, а было так душно…

– Значит, вы спросили его о своей сумочке? И что он вам ответил?

Баронесса задумалась, потом, нахмурившись, вновь заговорила:

– Я спросила его: «Дорогой, моя сумочка на диване?» Он кивнул.

– Только кивнул?

– Кажется, да. Знаете, как раз в тот момент полковник отодвигал кресло для той певицы. Может быть, барон сказал что-то коротко, но я не расслышала.

– А когда вы возвращались на своё место – вы вновь прошли мимо его кресла?

– Да. Знаете, там было очень темно. Я почти ничего не вижу в темноте, я побоялась.

– И вы не заметили ничего странного, подозрительного, необычного? В фигуре супруга, или в поведении других людей? Вы ведь сидели прямо напротив мужа, не так ли? Вы могли заметить что-нибудь неестественное.

– Инспектор, я уже сказала вам, что довольно плохо вижу. Но знаете, мне показалось немного странным, что Генрих сидел ссутулившись, обычно он держится очень прямо… Но я не придала этому значения, подумала – он что-то рассматривает, или просто устал… – баронесса отвечала тихим, бесцветным голосом, время от времени поглядывая на своего деверя. Тот ободряюще кивал, продолжая стоять подле её стула.

– Скажите, мадам, мог ли кто-нибудь желать смерти вашего мужа по каким-либо личным мотивам? Ссоры, обиды?