Браслет певицы

Чтобы взять Урусова с поличным, необходимо было, чтобы дуэль началась. По крайней мере, чтобы дуэлянты встали на линию боя и обнажили клинки. В этот момент можно эффектно появиться откуда-нибудь из кустов, или из-за каких-нибудь развалин… С одной стороны, надо держаться так, чтобы засаду было трудно обнаружить, с другой – надо быть рядом, чтобы дело не зашло слишком далеко. Урусов – человек умный, он прекрасно понимает – на что идёт. И дерётся не впервые. Наверняка, прибудет с секундантом, или даже секундантами, заранее, чтобы осмотреться и проверить место поединка. Забавно будет, если Суон со своими доблестными сержантами будут бежать по буеракам, размахивая оружием и выкрикивая положенные при задержании слова. А что, если князь найдёт какой-нибудь уединённый зал, или, не приведи господь, устроит дуэль на квартире? Флитгейл прав – всё это может обернуться фарсом.

Он ждал телефонного звонка от Флитгейла – у археолога телефонного аппарата не было, он должен был позвонить ему из аптеки на углу Дорси-лейн сразу же после ухода секунданта князя Урусова и сообщить о месте и времени проведения поединка. На примете у Суона было два отличных сержанта – Шелтон и О’Брайен, он должен был успеть подготовить их к этой операции и распределить роли. Вероятно, ему придётся съездить на место дуэли (скорее всего, она состоится где-нибудь за городом), и разведать местность.

В утренних газетах было напечатано, что мадам Мелисанда фон Мюкк поёт прощальный спектакль через две недели, а рождественские концерты она будет давать уже в Берлине. Естественно, фон Мюкку надо было вернуться в Германию и отчитаться о проведённой операции, каковы бы ни были её результаты. Суон до сих пор не мог совершенно удостовериться в том, была ли эта операция успешной или провальной. Чета фон Мюкк в свете не появлялись, Мелисанда сидела дома тише воды, ниже травы, выезжала только на репетиции и спектакли, а после спектаклей никого не хотела видеть и покидала Оперу, даже не приняв обычных посетителей, вроде членов Королевского оперного общества или Лондонского Гайденовского клуба. Фон Мюкк позволил ей сменить аквамарины на бриллианты, и на время спектакля и вечерами собственноручно запирал их в шкатулке супруги или в сейфе своего кабинета. Это то, что Суон знал доподлинно. Он не мог знать, но догадывался, что Мелисанда была ни жива, ни мертва от страха. И совсем уж он не мог знать о том, что Мелисанда уже поостыла в своих мечтах о заснеженной России, Императорском театре и титуле княгини; при всей своей впечатлительности Мелисанда была довольно практичной особой, и хотя и теперь её охватывало жаркое волнение от одного воспоминания о молодом русском князе, всё же она вполне отдавала себе отчёт в безумности предприятия. Записку она сохранила, ведь это было так романтично, но увы…

Но ещё Суон точно знал, что и сам фон Мюкк нигде, кроме театра, не появлялся; в клуб, членом которого являлся, не выезжал уже вторую неделю, а все письма, которые отправлялись из дома, были адресованы в Королевскую придворную оперу на Унтер-ден-Линден в Берлине. Письма были аккуратно перлюстрированы, но на первый взгляд, не содержали ничего, кроме скрупулёзного перечня всех условий гастролей Мелисанды и уточнений к этому списку, включавшему размер и обстановку гримуборной, количество персонала, прикреплённого к примадонне, и состав оркестра. Означало ли это что-то большее, чем обсуждение контракта – было неясно, но более фон Мюкк ни в какой переписке не состоял и ни с кем подозрительным в Лондоне не встречался.

От всего этого настроение у Суона совершенно и окончательно испортилось, а уж когда дежурный сержант сообщил ему о каком-то посетителе, инспектор стал мрачнее тучи.

– Дорогой инспектор Суон. Так вышло, что в Лондоне у меня нет человека, которому я мог бы довериться в деле чрезвычайно щекотливом. Не окажете ли вы мне честь быть моим секундантом на поединке с мистером Флитгейлом?

Князь Урусов, в инвернесском пальто, с лайковыми перчатками в руках, смотрел на Суона с необычайной любезностью.

Это был великолепный удар. Флитгейлу крупно не повезло: с таким противником, как Урусов, Суон не желал бы скрестить оружие. Выдержка и хладнокровие князя были поистине убийственными. Как там сказала Ива? «Я нашла его примечательным человеком, артистичным, умным и решительным, несмотря на внешнюю нервозность». Внешнюю нервозность. Кажется, нужно было уже привыкнуть относиться к словам Ивы со всей внимательностью. Суон был не только видавшим виды полицейским, он был старым солдатом, и человеком, пережившим не одно потрясение в своей жизни. Он был оглушён, но на его лице не дрогнул ни один мускул, он даже не моргнул, глядя прямо в глаза Урусову.

– Я – офицер полиции, сэр… – ответил он значительно и членораздельно, предоставляя Урусову возможность самому сделать выводы из этого очевидного утверждения.