Брать без промедления

Другое дело механик. С виду простой и даже наивный, он обладал несомненным талантом изобретателя. От кого механику достался такой дар, Кострюков, естественно, не знал, но, наблюдая за Шиловым, он пришел к мысли, которая, по его разумению, могла иметь далеко идущие последствия. Эту мысль Кострюков сформулировал так: механик не просто изобретатель, он — изобретательный человек вообще, то есть человек, извивы ума которого другим кажутся сложными и запутанными, но сам он разбирается в них легко и часто принимает решения, которые никому не пришли бы в голову. Иными словами, Кострюков был готов к тому, что простота и наивность механика — всего-навсего маска, скрывающая человека умного, осторожного, расчетливого. Как знать, думал Кострюков, не бросал ли механик пробный камень, задавая вопрос о том, для чего чуть ли не каждый год обмеряют охотничьи участки?

Напряжение, владевшее Кострюковым, изнуряло его, и он понимал, что надо каким-то образом: форсировать события, иначе можно не выдержать и сорваться на мелочи. Требовалось хотя бы на время сократить объем работы, и в один из дней Кострюков, тщательно перетасовав имеющиеся у него четыре «карты», оставил две — метеоролога и механика. Конечно, можно было бы подключить к делу Андрея, поручив ему присматривать за коком и врачом, но, подумав, Кострюков отказался от этого намерения. Слишком многое ставилось на кон, чтобы доверять, пусть и проверенному, но неопытному в оперативной работе человеку.

26

Да, нужно было сдвигать воз с места, а для этого нужна была помощь Лаврентьева. Через Андрея (Кострюков и впредь не собирался афишировать свои отношения с начальником зимовки) договорились, что на следующий день Лаврентьев останется на станции, и тогда они побеседуют без свидетелей. Кока, если тот вознамерится проявлять любопытство, Андрей брал на себя.

— Есть кое-какие вопросы и соображения, Василий Павлович, — сказал Кострюков, когда они уединились в кабинете Лаврентьева.

— Я вот о чем подумал: если подлодки наводились на караваны, стало быть, агент точно знал время прохождения конвоев. Тогда вопрос: откуда он это знал? Ведь все переговоры с Диксоном и передачу погодных условий в вашем районе осуществляли вы. Вы и радист.

— Так-то оно так, но ведь, как говорят, шила в мешке не утаишь. Конечно, и у меня, и у радиста есть свои профессиональные тайны, о которых мы не распространяемся, но секрета из факта прохождения караванов не сделаешь. Во-первых, проходят они у нас под носом, а во-вторых, станция — это коллектив единомышленников. Мы каждый день сидим за одним столом и думаем одни и те же думы. У нас, если хотите, круговая порука. А как же иначе? Случись что, мы же все вместе будем защищаться здесь. И скрывать что-то друг от друга — мы никогда не скрывали. А что касается вашего вопроса о том, откуда агент знал время прохождения караванов, могу сказать со всей ответственностью: а он и не знал точного времени. Ему что нужно было? Только одно — предупредить, что ожидается караван, и он по крохам собирал сведения об этом. И передавал. И лодки заранее выходили на позиции. Но вы упомянули и о каких-то соображениях.

— Соображения такие, Василий Павлович. Дело на мертвой точке, и надо как-то сдвинуть его. Что если попробовать подкинуть наживку?

— Какую? И что это даст?

— Надо при всех обмолвиться, что, мол, на днях ожидается караван.

— Хорошо, обмолвимся, дальше что?

— А дальше будем как следует смотреть. Если агент клюнет, то наверняка попытается связаться со своими. Вот и будем глядеть в оба, вдруг что увидим. А кроме того, запросим Диксон, узнаем, не будет ли какого радиоперехвата. Надо вызвать противника к активности, тогда, может, за что-нибудь и уцепимся.

— Что ж, это мысль, — согласился Лаврентьев. — Дезинформацию организуем сегодня же, а вы уж смотрите.

27

Вечернее чаепитие проходило по заведенному порядку, при общем сборе. Не было только радиста, у которого, как всеща, нашлись дела.

Разговоры за столом велись тоже обычные — обсуждались последние фронтовые сводки, делались прогнозы. В Сталинграде положение было критическим: немцы, давно захватившие центр города, теперь старались сбросить армию Чуйкова в Волгу. Удержится ли Чуйков?

Примостившись с края стола, Кострюков исподволь наблюдал за зимовщиками. Помня про обещание Лаврентьева сегодня же подкинуть наживку, он время от времени поглядывал на него, мысленно призывая начальника станции не откладывать обещанного в долгий ящик. Но Лаврентьев не обращал внимания на эти взгляды, словно и не помнил ни о каком уговоре.

Хлопнула дверь радиорубки, из нее высунулся радист:

— Василий Павлович! Диксон!

Наконец-то, облегченно подумал Кострюков. Он ни секунды не сомневался в том, что вызов ложный, и с интересом ждал, как развернутся события.

Лаврентьев вернулся к столу возбужденный. Сел на прежнее место, пригладил волосы рукой. Разговор стих. Все почувствовали, что Лаврентьев сейчас скажет что-то важное.