Брат бури

— Отлично! — заорал я в ответ, заткнув уши. — Сделаю! Я сделаю вообще что угодно, лишь бы никогда больше не слышать твоих воплей! Я поеду в Горный Апач, я ухвачу там твоего Чадраша за шкирку, я приволоку его сюда, а по дороге я превращу его в абсолютного трезвенника! Даже если для того мне придется трижды кряду удавить этого старого сукиного сы…

— Как?! Как ты смеешь произносить здесь такие слова?! — еще пуще прежнего заверещала тетушка. — Или в тебе уже не осталось ни капельки почтения к истинной леди?! Да будь я проклята, ежели понимаю, к каким… чертям катится этот… мир! А ну проваливай отсюдова! И чтоб я не видала нигде поблизости твоей мерзкой рожи, покуда ты навеки не отвадишь своего любимого дядюшку от евонного гнусного рома!

Положим, насколько я знал дядюшку Чадраша, единственной причиной, способной заставить его давиться ромом, могла быть только полная невозможность сыскать где-нибудь поблизости бочонок доброй кукурузной самогонки. Но я не стал возражать тетушке Таскоции, а снова развернул Капитана Кидда и, вздымая облака пыли, помчался прочь по тропе, чувствуя себя так, будто меня изловили апачи, привязали к ритуальному столбу, после чего все ихнее подлое племя принялось деловито втыкать в мою шкуру раскаленные докрасна испанские кинжалы. Задушевные беседы с моей тетушкой оказывали именно такое воздействие на любого человека. Наконец я перевалил через невысокую гряду холмов и явственно услышал облегченный вздох Капитана Кидда, каковой он испустил, когда все еще доносившиеся издали вопли тетушки Таскоции наконец-то были заглушены ласкающими слух мирными отзвуками драки волка с двумя рысями. И тогда я подумал: какой же все-таки спокойной и счастливой жизнью, должно быть, живут эти мои братья меньшие, поскольку уж у них-то наверняка нету такой тетушки!

Я ехал все дальше и дальше, позабыв о собственных заботах и преисполнившись сочувствия к своему несчастному родственнику. Ведь он, как-никак, был истинным джентльменом, без единого изъяна! Вряд ли кому удалось бы сыскать на всем Верхнем Гумбольте еще одного настолько приветливого и добросердечного малого. Очень жаль, что главной целью его жизни являлось полное изничтожение всей кукурузной самогонки, сколько ее есть на белом свете.

И покуда я продвигался вперед, я чуть не сломал голову, пытаясь придумать хоть какой-нибудь план, который помог бы навсегда отучить дядюшку Чадраша от его пагубной привычки.

Ведь я и сам был далеко не прочь пропустить время от времени глоток-другой доброго зелья, но, как правило, мне легко удавалось удержаться в границах благопристойной умеренности, и почти никогда, за исключением особо торжественных случаев, я не позволял себе проглотить больше галлона самогонки за раз. Или около того. А кроме того, я вообще не имел обыкновения доверять людям, корчившим из себя трезвенников. Но все же тетушке Таскоции удалось натравить меня на беднягу Чадраша, и вот теперь я ехал, чтобы прекратить его веселый и невинный кутеж, схватить несчастного за шкирку и силой возвернуть домой!

Я столь усердно размышлял обо всякой такой ерунде по дороге в Горный Апач, что меня незаметно стало клонить ко сну. Капитан Кидд сразу же, почуяв такое, начал время от времени испытующе косить на меня глазом. Но мне-то было прекрасно известно, что ежели Кэп застукает меня задремавшим в седле, он тут же постарается свернуть мне шею. Ну а поскольку мы с Кэпом как раз проезжали мимо сарая моего двоюродного брата Билла Гордона, меня посетила замечательная идея: а не вздремнуть ли мне на сеновале? Авось, подумал я, мне привидится сон о том, каким способом можно заставить упрямца дядюшку отныне и во веки веков глотать одну только воду! Или еще что-нибудь в том же духе.

Я привязал Капитана Кидда у дверей и зашел в сарай. Трое младших сыновей Билла усердно размалевывали Джошуа, любимого осла дядюшки Джеппарда Граймса, в самые диковинные цвета.

— Какого черта?! — загремел я, и мальчишки, с виноватыми физиономиями, разом отпрянули от несчастного животного. — Что вы тут такое вытворяете над бедным Джошуа?

Когда дядюшке Джеппарду опять забредала в голову мысль отправиться на поиски золота, он использовал Джошуа вместо вьючного мула. Но такое случалось не чаще чем раз в три-четыре года, а в промежутках между дядюшкиными приступами золотой лихорадки Джошуа просто ел и спал. Он был самым сонливым ослом, какого мне когда-либо приходилось видеть, и дремал даже сейчас, не обращая ни малейшего внимания на художества юных идиотов.