Брат и сестра

Но ребенок вдруг резко закричал, словно его оскорбили, обманули, — он ожидал совершенно не этого. Теперь он начал извиваться, корчиться на руках у Зои, как бы пытаясь сбросить все, чем она так старательно его обернула.

Она понесла его в свою комнату, села на кровать матери и, тихо укачивая, стала напевать колыбельную песню; потом опять вернулась в комнату Лины и начала ходить из угла в угол, все время разговаривая с крикуном: «Да, да, ты никого не боишься. Ты будешь смелым, ты будешь храбрым… Только замолчи, пожалуйста… А может быть, ты будешь изобретателем? Тогда расскажи мне, что же ты изобретешь? А может быть, ты будешь оратором, «агитатором, горланом, главарем»? Тогда побереги свой голос, малютка, он еще тебе пригодится!»

Наконец Зоя поднесла ребенка к большому зеркалу, стоявшему на комодике у Лины, и проговорила:

— Посмотри на себя. Кто это? И тебе не стыдно?

Но ребенок залился еще сильнее.

Когда же вернется Лина? А что, если она задержится еще надолго? Ну, а если вообще с нею случилось какое-нибудь несчастье, как же тогда накормить ребенка? Хоть бы скорее пришла из школы мама, она может что-нибудь придумать.

А ребенок не унимался. Наоборот, казалось, что голос его становится все громче и громче. Когда он «заходился» от нестерпимого крика, на его верхней десне обнажались два крошечных зубика, как две влажные розоватые жемчужинки. Он так ужасно раскрывал рот, что видна была вся зияющая гортань, и становилось страшно, что ребенок задохнется от крика.

Он хочет есть. Но что же Зоя может сделать? Она с отчаянием крепко прижала, притиснула его к своей девичьей груди… И ребенок вдруг смолк, на мгновение притих, а в ней самой шевельнулось какое-то совершенно неведомое ей прежде странное чувство. Нагнув голову до боли в шее, Зоя пристальнее взглянула на притихшее существо, точно только сейчас его узнала, словно это был ее собственный ребенок. Что-то горячее бросилось ей в лицо и медленно разошлось по всему телу. Она взглянула на себя в зеркало, вмещавшее ее по пояс вместе с прижатым к груди ребенком, но почти ничего там не увидела, потому что от нестерпимого, радостного смущения у нее на глазах выступили слезы.

Но в это мгновение ребенок, как бы решительно протестуя против нахлынувших на Зою переживаний, трепыхнулся у нее на руках что есть силы и, после минутного отдыха, завопил с удвоенной силой.

— Ах, мама, — сказала Зоя, — когда же придет наша мама?!

Она снова принялась ходить по комнате из угла в угол и, резкими движениями укачивая ребенка, запела с решительной энергией боевым тоном:

С неба полуденного жара — не подступи!
Конная Буденного раскинулась в степи.

Мужественное очарование этой песни нисколько не действовало на ребенка. Он так кричал над самым ухом у Зои, а она в свою очередь так старалась его перекричать, что совершенно не слыхала шагов Синицына, и только когда она закончила последнюю фразу, до ее слуха дошли наконец слова:

— Лина, прекратите это безобразие! Сколько раз я вам говорил, что в эти часы я работаю с учениками! Почему у вас дверь настежь? Почему вы позволяете орать в свой комнате посторонним? Мало вам того, что орет ваш ребенок?!

Увидев наконец, что Зоя одна с ребенком, Синицын, перешагнув порог, уперся, распялив руки, в оба косяка двери и так на мгновение замер от душившего его возмущения.

— Безобразие, Космодемьянские! — вырвалось наконец из его горла почему-то во множественном числе, словно он раз навсегда хотел заклеймить всю породу Космодемьянских. — Вы решили целый день не давать мне работать, — продолжал Синицын, сохраняя официальное «вы». — Черт знает, что такое! Раскрыли дверь настежь, ребенка превратили в свою куклу и забавляетесь, а на других вам плевать с высокого дерева. Заткните ему рот, или я вышвырну его за окно!

Зоя положила ребенка поперек кровати Лины и вплотную подошла к Синицыну. Он опустил руки и отступил за порог в коридор. Ему хорошо было видно лицо Зои — на нее падал свет из окна.

— Знаете, что я вам скажу, гражданин Синицын?

Зоя стояла, слегка расставив ноги, как бы для того, чтобы иметь больший упор, голову она, по своему обыкновению, когда бывала раздражена или требовалось доказать что-то очень трудное, наклонила чуть-чуть набок, глаза сильно сощурила и пристально смотрела сквозь ресницы в серые, застывшие, навыкате глаза Синицына. Встряхнув головой, чтобы легла на место спустившаяся было на правую бровь упрямая прядь волос, Зоя повторила:

— Знаете, что я вам скажу?

Синицын молчал. Он сделал еще несколько шагов назад. Во взгляде Зои было что-то такое, чего не мог выдержать Синицын. Он отступил еще на один шаг и вдруг, отвернувшись от Зои, пошел в дальний конец коридора, к себе в комнату.

Ребенок закричал опять.

— Хороший мой! Ведь ты же у нас умный мальчик, — сказала Зоя, успокаиваясь, растроганная тем, что ребенок молчал, пока длилась сцена, вызванная приходом Синицына.