Брат на брата

Василий кашинский, Андрей стародубский, Роман брянский, Роман новосильский, Семен оболенский, Иоанн торусский; кроме того многочисленная новгородская рать находится в пути.

Приходилось иметь дело с сильным противником.

Литовцев ждет свежее, готовое к бою войско, а Они утомлены походом.

Если Литва победит, что принесет ей победа? А если победят русские, тогда все литвины сложат свои головы под их мечами и померкнет слава литовского княжества.

Замечает Ольгерд, что и воины его идут неохотно.

Видно, между ними уж прошел слух, что впереди их ждет не добыча, не грабеж, а лютая битва, может быть бойня, — бойня в чужой стране, за много верст от родных лесов.

Понурились литвины…

Все чаще и чаще берет раздумье Ольгерда, идти ли вперед, не вернуться ли назад?

В один из таких моментов подъехал к нему Свидрибойло.

— Не погневайся, великий князь, — заговорил он, укорачивая поводья коня, — выслушай своего верного слугу.

— Говори. Ты знаешь, я тебя всегда рад слушать с охотой, — ответил Ольгерд.

— Князь! Не лей напрасно литовскую кровь: прикажи вернуться в Литву.

— А помощь Михаилу?

— Пусть делает, как знает. Разве ты виноват, что он начал войну, не дождавшись тебя. Вдвоем легко можно бы справиться с Москвой, а теперь придется биться нам одним: ведь у Михаила скоро не останется ни одного ратника. Его дела теперь не поправишь. Ты знаешь, я его друг (при этих словах Свидрибойло не смог удержать злой улыбки) и хочу ему только добра, но… теперь я вижу, что ему нельзя помочь… Посмотри ты также на наших литвинов — еще мы не прошли и половины пути, а они уже истомлены. А впереди ждет сильное войско московское. Подумай, князь, и послушайся совета доброго слуги.

— Подумаю, — коротко ответил Ольгерд.

На другой день литовцы отступили.

Разумеется, не таков был старый литовский князь, чтобы послушаться совета кого бы то ни было, если совет этот шел вразрез с его намерениями и желаниями. Но в данном случае Свидрибойло посоветовал как раз то, чего хотелось князю. Поэтому-то и вышел приказ отступать.

Но Свидрибойло приписывал отступление литовцев тому, что он к этому побудил великого князя. Он обманывался, литвины удалились бы обратно и без его совета: слишком умен и осторожен был Ольгерд.

Свидрибойло думал иначе и злорадствовал:

— Отомстил моему ворогу! Сам я подбил его начать войну, сам же теперь устроил, что помощи не будет от Литвы. Конец ему: князь Московский его в бараний рог свернет. Будет другой раз Михаил знать, как оскорблять литвина!

Узнав об уходе литвинов — о чем мстительный Свидрибойло постарался сообщить, — князь тверской понял, что он пропал.

Как бы долго ни затянулась осада, она должна была окончиться взятием Твери.

Он был близок к отчаянью.

Однажды, в обеденную пору, в княжьи хоромы прибыл епископ тверской Евфимий.

Он застал князя обедающим. Скудность в Твери доходила до того, что обед самого Михаила Александровича состоял только из кваса с накрошенным в него черствым хлебом.

— Отведай моего хлебца, владыка, — предложил князь.

— Благодарствуй, я хлебца уж пожевал. Я инок, мне к скудости не привыкать, а тебе-то, княже, я чай, тяжело.

— Что поделаешь? Плохо все это кончится… Возьмет Димитрий Тверь… Нам не отсидеться…

— И я так думаю, княже, — печально промолвил Евфимий. — По сему делу я к тебе и приехал. Надо бы людей пожалеть: смотри, как мухи, валятся от голода. Да и не пора ли перестать проливать кровь христиан правосланых…

— Так что же мне покориться, что ли? — сурово спросил князь.

— А почему ж нет.

— Не быть сему! — вскричал Михаил Александрович.

— Гордыня в тебе говорит, княже. Ради нее ты не жалеешь крови людской. Русские русских режут да убивают, брат встал на брата… Горе и грех. Ведь сам говоришь, что Твери не устоят, так чего же зря народ губить.

Князь угрюмо молчал.

Владыка поднялся и уехал недовольный.

Прошло несколько дней.

Приходилось Михаилу Александровичу выбирать одно из двух: умереть или покориться.

Бледный и сумрачный, приехал он как-то в келью Евфимия.

О чем-то поговорил, и несколько времени спустя из широко распахнувшихся тверских ворот двинулось шествие.

Впереди шел с крестом в руке владыка, окруженный духовенством, несшим иконы; за ними следовали знатнейшие бояре…

Не было в шествии только князя Михаила и Некомата.

Суровчанин в это время сидел у окна в светлице, облокотясь на подоконник и сжав руками голову, и смотрел на выходящее из города шествие. Лицо его было искажено страхом…

Шествие было замечено из московского стана, и там все пришло в движение.

Доложили Димитрию Иоанновичу, и он выехал навстречу процессии, окруженный ближними боярами и отрядом телохранителей.

Великий князь понимал, что обозначает это посольство:

— Мир! Тверь сдается!

Поравнявшись с владыкой, Димитрий Иоаннович соскочил с седла, обнажил голову, набожно перекрестился и приложился к кресту.

— Мир ти, княже! — приветствовал его Евфимий.

Потом заговорил: