Брат на брата. Окаянный XIII век

Пленных подвели к одному из домов, ничем не примечательному, и по высокому крыльцу ввели в сени. Из сеней, темных и низких, ввели в горницу. Прямо перед дверью между двумя окошками стоял большой стол, вокруг горницы от входной двери и до печи – сплошная лавка, над лавкой – полица, где стояли горшки, лежали шапки и еще немало мелочей нашло там свое место. В углу располагалась огромная глинобитная печь, над челом которой в потолке зияла дыра, рядом с печью стоял большой чан. От печи к противоположному углу натянута веревка, по которой двигалась занавеска, отделяя ложницу от общей горницы. Войдя со света в полутемную избу, Андрей поначалу не увидел сидящего в дальнем углу за столом старца – сухого, сгорбленного, белобородого, пока тот сам не подал голос. Судя по тому, что приведшие в избу пленных мордовские мужики кланялись белобородому, звания он был непростого. Мужики заговорили разом, указывая на Андрея и его слугу, старик же сидел молча, прикрыв глаза, слушая всех, не прерывая. Затем он встал, и мужики смолкли. Что-то тихо им сказав, белобородый опять сел на лавку и погрузился в размышления, а мордовские воины, кланяясь, вышли из горницы, оставив пленных одних.

–К чему бы все это? – недоумевая, пожал плечами Мотя. – Весь путь до деревни глаз не спускали, а тут одних оставили.

–Стой и помалкивай, – отмахнулся Андрейка от непонятливого слуги. – Чего нас охранять? Бежать-то некуда! Кругом лес. Не зная дороги, всю жизнь проплутать можно.

Вскоре в горницу вошел мужик. В отличие от плосколобых, светлоглазых, с выступающими скулами мордовских воинов этот был крутолоб, темноволос, с курчавой окладистой бородой, одет в серую шерстяную рубаху и такие же порты. Поклонившись старцу, он сказал, обращаясь к пленным:

–Староста селения отдал вас мне в работники. Посему пошли на мой двор.

–Почто же тебе честь такая? – усмехнулся Мотя, разглядывая мужика.

–Честь невелика, но жить будете сытно, спать под крышей. А почему ко мне, а не на другой двор вас определили, так в том тайны нет. Кому ратные люди нужны? Никому. Знали бы вы ремесло какое, тогда другое дело. Тогда бы вам цены не было, а так… У мордвы земли немерено, да все под лесом. От того хлеба своего сеют мало, больше покупают на Руси и у булгар. Вот я и занялся хлебушком. Валю лес, корчую пни, пашу, сею, тем и живу.

–И давно в селении?

–Давненько. Семнадцать лет как один год. Речь родимую забывать начал. Был в плену у булгар, бежал, а до родных мест так и не дошел. Да ничего, прижился на мордовской земле, женкой обзавелся, хозяйством.

–А в родные места не тянет? – поинтересовался Мотя.

–Поначалу тянуло. Бежал не раз, да ловили. Хозяином-то моим был сам Пургас. Это ноне он – князь, а ранее старостой в этом селе был. Народ здесь мирный, незадиристый, а как пошли на мордву князья володимирские, так Пургас всех под себя и подмял, дружину заимел, в каждом селении по два десятка мужиков под свою руку поставил. Так-то вот. Ну что, пошли? Разговоров еще немало будет. Вечера зимой долги.

В отличие от избы старосты селения у Акинфия, так звали новоявленного хозяина Андрея и Моти, дом был на русский лад: пятистенок, крепко вросший в землю, с резными оконцами и трубой, тяжелые дубовые ворота, поражавшие своей монолитностью, замыкали высокий тын, протянувшийся вокруг двора.

–Такие ворота и пороками не разбить, – покачал головой Андрей, деловито постукивая кулаком в дубовую створку.

–Оно-то так, – согласился Акинфий. – В лесу живем: то зверь забредет, то лихой человек, а за такими воротами спокойнее. Береженого и Бог бережет!

–Неужто один такой большой дом срубил? А тын? Тын-то тоже один ставил?

–Да нет. Одному такое не под силу. Помощники были. Хорошие мужики, суздальские. А два года тому на мордву ходил князь Юрий Всеволодович со своим сыновцем Васильком ростовским, к ним-то работники мои и прибились.

–Чего же сам не ушел? – вставил слово Мотя.

–А зачем? Мне и здесь хорошо. Мордва не обижает, женка детишек нарожала – пятеро. Четыре сына и дочка, старшенькая, – уточнил он. – А вот и она, легка на помине. Цветана, подойди, – позвал Акинфий девушку, вышедшую из сеней на крыльцо избы.

Цветана, несмотря на свой юный возраст, была высокой, стройной, с крупными выразительными чертами лица и округлыми формами. Одета в белую рубаху, украшенную красно-черным орнаментом, вокруг шеи в несколько нитей опускалось ожерелье из ракушек, длинные светлые волосы прижаты налобной повязкой, расшитой бисером.

Девушка, ничуть не смущаясь чужих, незнакомых молодцов, не спеша подошла. Подняв на отца свои огромные, цвета небесной синевы глаза, певуче спросила:

–Чего звал, батюшка?

–Собери скоренько на стол. Господь привел в дом наш земляков из Великой Руси.

–Еда на столе, батюшка. Только негоже за стол сажать таких-то, – сморщила она носик, – больно грязны. Да и чего рабов привечать в избе.

Акинфий, нахмурив брови, твердо произнес:

–То братья мои, не рабы! Я сам в полоне был, и они не своей волей оказались здесь. Так что не гневи меня, а не то повязку на бедро – и замуж!