Братьев своих ищи…

Потому что мы разорваны. Потому что живет в нас, в каждом, наше эго. Оно похоже на змея, до поры, до времени не показывает голову, не шипит, не шевелится, ждет своего часа, и вдруг, когда уже кажется нам, что мы такие дружные, пушистые, что водой нас не разлить, вот тогда и приходит «час змея», когда он высовывает голову и жалит, жалит! Да так, что брат идет на брата, сын на отца, народ на народ, а ведь мгновение назад были самыми близкими… И тут два выхода есть у человека: или идти за змеем – ненавидеть, мстить и убивать, или строить мостики связи. Над ним, над змеем, вопреки ему, потому что он гад!

Понятно, что трудно, невозможно, что нет сил, столько уже друг о друге наговорено, столько грязи вылито, столько разборок, недомолвок, предательств, но выход из этого только один – к связи. Над всей этой помойкой.

А если уж война, то не друг с другом, а со змеем. И не на жизнь, а на смерть. До полной связи между нами.

Закончил писать, перечитал, понял, что погорячился. Начал мирно, с завода и ностальгии, и вдруг – эго, змей, война… Но оставлю, а вдруг вам пригодится.

/ однажды во время войны /

Я приехал в Израиль в 1990 году.

Уже через несколько дней всплыло множество вопросов типа: – Почему я здесь, среди этих, не похожих на евреев – галдящих, кричащих, размахивающих руками евреев из Марокко, Ирака, Йемена?

– Что общего у меня с ними, которые не едят фаршированную рыбу, не говорят на русском языке?

– Почему, черт возьми, я здесь в то время, когда в России проходят премьеры трех моих фильмов?

– Там без меня мне вручают мои награды, без меня печатают мои рассказы, там праздник жизни проходит без меня. Почему?!!

Под знаком этих вопросов я встретил новый 1991 год.

А через полмесяца, 17 января, началась война в Персидском заливе. Она только добавила тоски.

Для тех, кто не знает, что это такое, скажу – с 17 января начали прилетать к нам ракеты от Саддама Хусейна.

Причем дальность у них была достаточная.

И возможность того, что они прилетят с химическими боеголовками, тоже была реальная.

Поэтому всем выдали противогазы. Велели изолировать одну из комнат, то есть наглухо ее законопатить. И сидеть в ней до отбоя. Вот так и сидели мы в убежище, в противогазах. Я смотрел на жену свою Нину, на сына Илюшу и думал: «Вот, привез их на войну. Молодец».

Они не жаловались, только, как попугайчики на жердочке, сидели и смотрели на меня сквозь очки противогазов, что еще больше прибавляло тоски. И я все думал и думал.

В перерывах между бомбежками постоянно звонили родители и друзья из той жизни, волновались, конечно. И подливали масла в огонь. Говорили, что грустят, ждут, надеются, что одумаюсь и вернусь.

Там, по вечерним улицам Москвы, шли люди на просмотр моего фильма, под их рукоплескания выходили на сцену мои друзья. Там мои родители кусали локти, что отпустили нас на войну. Да, здесь была война. С ракетами, сиренами и вопросом о смысле жизни. И помню, в какой-то момент я надломился. Я решил – возвращаемся. Заканчивается вся эта заваруха – и возвращаемся. И вот, идем мы как-то с женой и сыном по улице Ашдода (мы там жили в то время), и вдруг сирена.

Обнаруживаем, что забыли противогазы дома.

Люди начинают бежать, мы тоже.

Сирена сильнее, мы быстрее бежим.

Сирена нарастает, и паника нарастает.

Поворачиваем на какую-то улочку, и вдруг высовывается волосатая рука и загребает нас в подъезд. Не успеваем «очухаться», кто-то проводит нас по коридору, по лестнице вверх, поворот, еще поворот, распахивается дверь, и нас вталкивают в салон квартиры.

Квартира полна людей. Сидит огромная марокканская семья – дети, родители, бабушки, дедушки, тети, дяди.

Комната забита галдящей семьей, не выполняющей правила безопасности – сидят без противогазов практически все и галдят. И вот они разом поворачиваются к нам, на мгновение замолкают, а потом бросаются навстречу… И начинается!

Они говорят с нами на непонятном нам языке.

Они все жестикулируют. Пальцы мелькают перед нашими глазами. Они все трогают нас. А я не люблю, когда меня трогают!

Но вдруг я вижу, у моего Илюши в руках появляется мячик, а потом мишка, а потом барабан какой-то, его окружают дети, что-то щебечут ему, и он улыбается. Вдруг вижу, вокруг моей жены суетятся женщины и укрывают ее плечи какой-то шалью ярко-красной. Обнимают, ведут к столу. Но и меня не оставляют.

Жмут руки, подбадривают…

И, наконец, усаживают, почти насильно…

После стресса на улице, через пару-тройку минут в этом доме все становится простым и понятным.

Вдруг завязывается разговор.

Начинается потрясающий разговор, который я никогда не забуду.

Мы неожиданно начинаем их понимать.

Клянусь вам, в нас входит практически каждое слово, ими сказанное.

Мне уже трясет руку их дедушка, мою жену обнимает их тетушка, на столе появляются разноцветные блюда, они добавляются и добавляются…

И такое тепло разливается вокруг, такое тепло!

Что ты таешь, млеешь и раскрываешься ему навстречу.

И внезапно понимаешь, что не надо никакого языка.