Братья

Ветер положил ногу на ногу… Кивнул.

Пришлось недовольному стеню вновь идти к смертнику, отмыкать цепь от кольца. Сквара ждал.

Воробыш предрёк со знанием дела:

— Топор возьмёт. Дикомыты с топорами горазды.

— В кугиклы просвистит… — зло сплюнул Пороша. Он сидел на корточках, берёг правую руку. — А как тот зажмурится и уши заткнёт, ими же середь лба припечатает!

Шагала смотрел на одного, на другого, снова на Сквару.

— Бейтесь, во имя Владычицы, — сказал Ветер.

Сквара не двинулся с места, даже не разомкнул рук.

Кудаш чуть помедлил.

— А я думал, от камня этого уж и не отойду, — с усмешкой проговорил он затем.

Удобнее перехватил копьё, сделал шаг. Кто стоял ближе — подались прочь. Поединок, выплеснувшийся из цепного круга, грозил пойти неведомыми путями.

— Он, может, это… к Матери хочет? — сказал вдруг Шагала.

На него оглянулись, не поняв. Гнездарёнок смутился:

— Так твердит же, сильно забрали…

Лыкаш сознался потом, что вспомнил Ознобишу. Холодницу… петлю, затянутую на оконной решётке… Пороша — тот утверждал, будто прежде прочих заметил, как смертнику впервые за всё время стало не по себе. Оттого, что не мог разгадать намерений дикомыта. Вот разве думал молодчик его во второй раз шишом в горло достать?..

Сквара стоял к нему левым плечом, словно вправду смерти просил. Смотрел в никуда, рассеянно улыбался… Кудаш пригнулся ещё, бросил себя вперёд, взревел на ходу, готовя удар: отскакивай, нет ли, врёшь, не успеешь! Смести мальчишку, а там…

Он увидел солнце. Оно полыхнуло с ладони метнувшейся руки дикомыта. Ярым блеском прянуло в глаз, залило слепящим светом весь мир. Обречённик умер, сделал ещё шаг и упал в этот свет, не почувствовав, как коснулся земли.

Боевой нож, давний подарок учителя, испил крови. Тёмные струи заливали резьбу на рукояти: волчий зуб и лисий хвост во имя Царицы!

Откуда-то слетело пёрышко, чёрное, с зеленоватым отливом… Покружилось… прилипло…

Ветер медленно поднялся на ноги:

— Подойди, соколёнок.

Сквара очнулся, сглотнул, подумал вытащить нож, но клинок, пущенный с нешуточной силой, наверняка сидел крепко. Некогда возиться, раскачивать. Сквара взбежал на поленницу. На виду у всего крепостного народца опустился перед учителем на колени.

От золотого свёртка на погребальных санях веяло летучим маслом и благовониями. Внизу кружилось множество лиц. Ещё не зажжённый костёр висел в тишине и безвременье, не принадлежа ни одному из миров.

— Ты порадовал Владычицу, как достоит доброму сыну, — сказал Ветер.

Сквара почувствовал его руку у себя на темени. Потом — касание холодного лезвия: кинжал источника срезал длинную прядь.

— Пресекновением нечистой жизни ты выполнил Её волю, — продолжал котляр. — Отныне взор Матери никогда тебя не оставит… Встань же, сын. Сойди в людской мир, нарицаясь с сего дня новым именем: Ворон.

Сквара отважился приподнять голову. Занимало его, стыдно молвить, вовсе другое. «Я-то сойду… а ты? Не тут же останешься?.. Как бросить тебя?»

Ветер, кажется, понял смятение ученика. Скваре даже померещилось в знакомых серых глазах нечто вроде улыбки. Учитель нагнулся, вложил чёрно-свинцовую прядь в складки парчи, кутавшей изножье носилок. Взял ученика за плечо, вроде даже опёрся.

— Пойдём, сын.

Лихарь уже приготовил лучок, добыть живого огня, но Ветер не торопился.

— Где те двое? — спросил он.

— О ком ты, учитель?

— О тех, что тогда покинули сани.

Лихарь моргнул, вспомнил, оглянулся. Винных немедля вытолкнули вперёд. Емко и Вьялец пришли в крепость недавно, вместе с Шагалой, оба только ещё начинали воинское учение. Они стояли перед источником, опустив толком не обросшие головы. Им-то казалось, давешняя оплошка была тут же прощена и забыта. Теперь холодом подкатывал страх: а ведь накажет…

Ветер долго смотрел на них. Без гнева, насмешливо и печально.

— Дело не в том, что под санями был я, — сказал он затем. — Мне-то не грозила опасность… но вы кого угодно бросите, как меня.

Отвернулся и до того долго молчал, глядя на золотую блёстку над вершиной поленницы, что Лихарь отважился подать голос:

— Учитель, воля твоя… В холодницу?

Ветер словно очнулся. Медленно покачал головой:

— Холодница — для тех, из кого я надеюсь высечь тайных воинов для Царицы, как высекают изваяния из упрямого камня… Робушам у меня нет наказания, потому что они никогда не заслужат имён. Где Белозуб?

Опалённый тут же увёл одного и другого и сразу приставил к делу — оттаскивать тело смертника подальше в лес, на брашно волкам и лисицам. Два дурня с облегчением переглядывались. Не прибили, не заперли, всего лишь непонятным словом назвали: минула беда!

Когда обрушилась середина костра, изглаживая последнюю вещественность погребённой, Ветер вздохнул, вспомнил о чём-то, рука, не покидавшая плеча ученика, снова сжала его.

— Приведи кабального.