Братья

В больших деревнях, куда он прежде захаживал, бывало по одной улице, много — по две. Богатая купеческая Торожиха выхвалялась аж тремя.

А здесь!..

Накануне Ворон рассматривал начертание города, но вчуже. Пока сам не увидел, не окунулся — толком не верил. Улицы даже имели наименования, чтобы люди не путались. Первые, Вторые, Третьи Кнуты, Царская, где-то дальше — Позорная… Имелась Большая, не менее четырёх Средних, с полдюжины Малых. Мыслимо ли упомнить? А куда денешься, ведь они здесь, в Шегардае, небось и друг дружку не все знали по именам…

В лес тянуло по-прежнему, однако встреча с сыном пьянчужки заняла руки делом. От этого всё чудесным образом изменилось. Душа словно высунулась из-под крыла, затеяла озираться. Всё более ободряясь, Ворон пересекал по мостам ворги и ерики, любовался, тешился чудесами стольного города. Полуденная улица постепенно вела его к Торжному острову.

Стороны проезда гуще прежнего обрастали лотками. В толпе сновали шустрые коробейники, продавцы снеди ловко несли на головах деревянные ночвы, полные лакомств.

— Пирожки пряженые!

— Загибеники знатные! С требухой, с сыром, с молоками, налетайте, гости удатные!

— Шанежки, шанежки обливные, единым духом съестные!

— Ватрушки с кашей, хотят в животы ваши!

— Бублики дрочёные, сканые, кручёные, в кипятке верчёные, сам бы ел, да деньги надо!

В брюхе немедленно заворчало, уличное угощение показалось самым вкусным, что на свете встречается. Срок, отведённый учителем для разведа, худо-бедно на ногах выдержать было можно. А вот без еды… Ворон повёл носом за бублейником, стал прикидывать, как бы обратиться к нему.

— А наместник-то, люди истинно говорят, собою отрок безусый…

— На то хотят окрутить его нашенской невестой, с городом повенчать.

— И девку жаль, и парню несгодье!

— Да неужто разумницу не найдём, чтоб о наших вольностях по ночам ему куковала?

За углом тренькнули струны, натужно зашипела пыжатка. Донеслось пение. Ворон сразу всё позабыл, сердце стукнуло: скоморох?

«Проследишь, куда пойдёт, — наставлял Ветер. — Где задержится, с кем разговор заведёт…»

Пока дикомыт храбрился свернуть с широкой Полуденной в боковую Малую, казавшуюся узкой и грязной, пока запоминал приметные узоры мха на резном камне, гудилы сами вышли навстречу.

От сердца почему-то враз отлегло.

Ни гогочущих позорян, ни матерчатой занавеси, чтобы выставлять над ней пятерушки. Не скоморох со свитой — простые кувыки. Один слепой, другой колченогий, третий горбатый. Обычным выглядел только щуплый подросток, пособлявший безокому. Тот, рослый, широкоплечий, так тискал пыжатку, словно не выдувал, а выдавливал из неё голосницу. Хромой, не выпуская костыля, теребил надтреснутое посрамление гуслей. И все, кроме дудочника, блажили — заунывно, вразброд:

Люди добры, дайте грошик…
Есть охота, дайте грошик…

Ворон вздохнул, отвернулся, перешёл на другую сторону, откуда слышалось громкое:

— Лапотки заморские, семи шелков, надел и был таков, царский сын и то не побрезгует, оборы завяжет, спасибо скажет… Поспешай, желанные, всё испродали, три пары последние задёшево отдаём!

«Последние? Надейке, что ли, купить… семи шелков, это как?»

Подступиться к чудовым лапоткам не удалось. Рука сама пала к поясу, сцапала узкое жилистое запястье. Маленький поводырь, оставивший своего слепца ради лёгкой, как ему казалось, поживы, рванулся с неожиданной силой — но куда! Этот хват самого Беримёда, бывало, капканом держал.

Пойманный глядел зло и так, словно это Ворон на него первый напал.

— Орать стану, — предупредил он низким, вовсе не мальчишеским голосом. — Всю улицу всполошу, на выручку позову!

— Зачем? — позволяя выпрямиться, спросил Ворон. — Я тебе костей пока не ломаю…

Пальцы между тем ощутили на тонкой руке мужские грубые волоски. Опёнок присмотрелся. Коротышка был ему верстой, если не старше. Соразмерно сложённый, не каженик какой с большим телом на кривых ножках. Просто маленький. Дикомыту примерно до середины груди.

— Что глазы лупишь? — прошипел тот. — Урода не видел?

Ворон пожал плечами:

— Уродиться премудрость невелика. А вот снастям гудебным кары творить и красный склад увечить, как вы, этого без великого труда не возможешь.

— Насмешничать всякий горазд! — ощерился коротышка. — Тебя где высидели, больно умного?

Ворон хмыкнул:

— А в Нетребкином острожке, у реки Нетечи, за лесом Нехожалым… — И развеселился:

Люди добры, дайте грошик,
А не то съедим всех кошек!
Дом сгорел, сломался ножик!
Ни порога, ни окошек!
Каша есть, да нету ложек!
Люди добры, дайте грошик!

Всё было радостно и забавно, всё удавалось. Дикомыт засмеялся, разжал пальцы. Коротышка исчез, словно провалился сквозь мостовую. Ворон пошёл дальше.