Братья

— «Эрелис, третий сын Андархайны… законный сын Эдарга, властителя шегардайского и всея окольной губы… повелевает Сеггару, сыну Се́нхана, прозванному Неуступом, вольному воеводе…»

— Повелевает, — благоговейным шёпотом, с непонятной нежностью повторила Ильгра.

— «…повелевает выдать благородному Мадану, племяннику верного слуги нашего, Фирина Гриха, сберегать… сберегаемых в его дружине детей славного рынды отца нашего Эдарга, именем Космохвост… им же рекла Косохлёст да Нерыжень… дабы он, боярский сын Мадан, их привёл пред лицо наше в стольном Выскиреге. К сему приложили руку Невлин, сын Сиге, седьмой боярин Трайгтрен, и Фирин, сын Дойгеда, пятый боярин Грих, великий обрядчик.

— Всё ли верно? — спросил высокородный гонец.

Голос прозвучал ещё раздражённо и немного насмешливо, — видно, грамотность Сеггара позабавила Мадана. Светел немедля задумался, как-то на месте воеводы справился бы сам. Андархской речи он, благодаря Пенькам, не утратил, хотя чистоту говора растерял. А вот с начертанным словом дела не имел давненько. „Это ведь, как до Высшего Круга дойду, тоже важно будет? Дадут вот такое письмо, тут и взопрею…“

— Верно, — сказал Сеггар. — И я узнаю́ руку Эрелиса Шегардайского, сына Эдарга.

— Тогда над означенными Косохлёстом и Нерыженью больше нет твоей десницы, вольный воевода. Им идти моей дорогой, а тебе, Сеггар Неуступ, — какой пожелаешь. Признаёшь ты это?

— Признаю, — проскрипел Сеггар. — Харр-га!

— Харр-га, — словно ставя печать, глухо, слитно и яростно отозвалась дружина. — Харр-га!

Светел уже знал: на додревнем морянском языке это значило то ли „высокий дом“, то ли „дом превыше“… в общем, „наша взяла“. Боярский сын поводил глазами, зримо потерявшись. Угрюмый клич дышал силой, незнакомой и неподвластной ему. Заменки стояли прозрачные, принимали славу, что воздавали им побратимы. Светел жалел, что не вынес Обидные, да не бежать за ними теперь.

Туманная щелья

Оставив в Путилином кружале двоих человек, Царская ходко убегала к северной дороге. Светел, так и не успевший подружиться с заменками, ощущал их отсутствие, как прореху на спине кожуха: ледяными токами под лопатку. Он со своими санками вновь шёл предпоследним. Замыкал вереницу Гуляй. Это была вторая честь после самых передовых, не отроку её доверять. Сеггар с Ильгрой задали гонку, от которой царский посланник расплакался бы на первой версте, а с ним, чего доброго, и его упряжные псы. Знать, хотел воевода отыграть сутки, потерянные из-за нерасторопности боярского сына. С купца-нанимателя станется отдать плату иным, коих немало вьётся в Пролётище. А с Коготка — увести поезд одному. Просто чтобы Сеггара подразнить.

Светел в охотку так разлетелся на лыжах, что еле унял бег, когда Ильгра вскинула руку. Витязи собрались возле передовых. Те разглядывали следы.

— Всё же напрямки повернул, — ворчал Неуступ.

— Через щелью? Сказывал же Путила: неладно там.

— В том и дело. Коготку отважному чем неладней, тем лакомей.

— Всё доблесть молодецкую утверждает…

Сеггар хмурился. Глядел под ноги. Думал. Следы полозьев и лыж сворачивали к холмам. Круто, заметно. Нарочно ему, Сеггару, на погляд.

— Повернём, — решил он наконец. — Где коготковичи прошли, мы пройдём.

— Знай стариков, — хмыкнул Гуляй. — Не удавать стать. Догоним!

Крагуяр задорно добавил:

— А и вытащим, если кому туго пришлось.

Светел отступил с лыжни́цы — пропустить Ильгру.

— Значит, бабка дочерей тебе напророчила? — поддел Гуляй. — А что про мужа сказала?

Витяжница перекинула на спину толстую белую косу. Расхохоталась:

— Бабка давно из лет выжила, да ещё пива напробовалась! Слышал, чего нашей умнице наговорила? Что будто бы ей судьба любить друга госпожи, изводить её брата и брезговать её суженым!

Гуляй угрожающе потемнел:

— В старину за подобные предсказания язык тупым ножом усекали, да правильно делали! Если старая ведьма сболтнула хоть на золотничок правды, это за кого, получается, они там нашу Ольбицу выдать хотят? За Болта, непотребника? Чтобы он ещё и к Нерыжени полез?

"Ольбицу?.."

— Поглядел бы я, что от него останется, — сощурился Кочерга.

— Болта нынче ни в столице, ни в Шегардае. На корабле, говорят, в Аррантиаду ушёл.

— Погоди, вот вернётся…

— А Йерел? — спросил Крагуяр. — Сложа руки будет смотреть?

"Йерел…" Что-то смутно дрогнуло в памяти. Давнее, истёртое многими бурями. Прямо сейчас недосуг было вспоминать.

— А что Йерел? Там как ведь: чем круче ввысь, тем крепче тенёта.

— Воля им здесь была. Ныне спутанные живут.

— Отдали мы деток на гибель, — с такой отцовской горечью бросил Гуляй, что даже Светел почувствовал себя виноватым. О ком печалился угрюмый хромец? О заменках? О каких-то знатных юнцах, что некогда тоже воспитывались в дружине, а ныне Ойдриговичу служили?..

— Почему на погибель? — обернулась Ильгра. — Ты, Гуляюшка, не сам их на крыло ставил? Не сам ликовал, Орепею страже вручая?

…Светел вновь явственно ощутил токи могучих сил, рокотавшие совсем рядом, за невидимой гранью. Сил, властных менять судьбы людей и целых племён, прорываться кипунами величественных и страшных событий.