Братья

Сейчас ноябрь, и я больше не путешествую. Теперь я знаю, что мне не найти моих братьев в дороге. Их нет ни на рыбацкой лодке у греческих или Алеутских островов, их не найти в пыли антикварного магазина на юге Турции, ни в многоязычии предместий американских городов, ни в море между Хунгамом и Вонсаном, ни в спортивных раздевалках Нью-Йорка или Атланты, ни на разбросанных клочках территорий, где бы эти территории ни были. Чтобы найти их, мне придется войти в исчерканные полетом летучих мышей пещеры сердца, в бесконечные заводи истории, в сжатую грудную клетку земли. И я найду их там, в самом ее центре, настоящих, ждущих меня.

А пока я буду ждать птиц и смотреть новости по телевизору. Прямо сейчас рушится Стена. Империя Зла на пороге своей гибели. Мы, которые все время верили в наш жизненный путь, будем оправданы. У нас светлое будущее, ибо мы правы. На нас не было ярлыков. Теперь никто не сможет обмануть нас.

Глава двадцать шестая

Кировакан, Армянская ССР, 1988 год — наше время

Весенним днем, воспользовавшись временной передышкой от дождя, толпа запрудила железнодорожный вокзал Кировакана. Взрослые сажали детей себе на плечи и напряженно вглядывались в даль. В лужицах между шпал купались птицы, и их щебетание вскоре сменилось приближающимся гулом. Вода в лужах покрылась рябью. С ревом подошел поезд и загудел протяжно.

Толпа взорвалась. Кто-то издавал приветственные крики, кто-то свистел. Одни поднимали в руках корзины с фруктами и прочим угощением, несли таблички с надписью: «Спасибо!» Другие держали плакаты с надписью: «Позор!»

Часом ранее в аэропорту Звартноц делегация во главе с первым секретарем ЦК Коммунистической партии Армянской ССР Кареном Демирчяном встречала Рубена Петросяна. Рубену вручили ценный подарок — золотое перо. «Это для того, чтобы писать правду на страницах всемирной истории!» — сказал Демирчян.

Рубен передал коробку с ручкой отцу.

В поезде мать спросила Рубена, не знает ли он, что случилось с Аво, и тот спрятался у нее в руках, уткнулся в шею, словно маленький.

Отец сидел рядом и крутил перо в руках.

Выйдя из поезда, Рубен, приветственно размахивая руками, обнаружил, что не может различить лиц, хотя наверняка в толпе были знакомые. Он буквально упал на сиденье автомобиля среди всех этих корзинок и свертков с яблоками, гранатами, сладостями и прочим угощеньем, не поместившемся в багажник.

Потом они уже пешком направились вверх по дороге в деревню, размешивая ногами грязь и навоз, в дом его детства.

Невозможно сказать, кто был тогда на станции, а кого не было. Вспоминая встречу, Рубен видел перед собой то безликую толпу, то всех, кого знал, — живых и мертвых. Неделя шла за неделей, подарки приносили все реже, реже сыпались и проклятия. Его уже почти не приглашали на торжественные встречи и обеды с людьми, которые называли себя «старыми друзьями» (вроде товарища В. или бывшего одноклассника, ныне отца шестерых детей, — этот одноклассник когда-то возил его лицом по гравию). В конце концов он стал приходить в город только для того, чтобы получить причитавшуюся ему стипендию, назначенную как почетному Кироваканскому культурному наблюдателю.

Рубен был убежден, что в день его приезда на станции отсутствовал один человек. Она полностью избегала его.

Куда она делась, Мина? Сначала Рубен не сомневался, что вскоре Мина пригласит его к себе на обед, а ее муж будет вести с ним умные разговоры и, пожалуй, предложит вести какие-нибудь общие дела. Но Мина никак не проявляла себя, не шла на контакт с ним, даже когда он сталкивался с ней в исполкоме, где работал ее муж. Они встречались взглядами, как несколько лет назад на ее свадьбе, но Мина не здоровалась с ним. Она сразу же отворачивалась и шла дальше. Рубен понимал, что она никогда с ним не заговорит, что ей совсем не нужно его возвращение, что он для нее сгинул в тюрьме или где-то еще, повешен, зарезан… просто потерялся навсегда в истории.

Он продолжал каждый месяц приходить за деньгами, но больше не встречал Мину. Зато к нему то и дело подходили с вопросами про Аво, и Рубен в итоге стал посылать за деньгами отца.

В деревне соседи мало-помалу перестали общаться с ним, и время теперь казалось ему невыносимой ношей, не устремленной вперед стрелой, а чем-то большим и тяжелым, тянувшим в прошлое. Деревенские, наблюдая, как он кормит коз, как бросает собакам кости, шептались, что он совсем плохо стал выглядеть, сделался хилым, как ребенок, а иногда даже прячет лицо на груди у матери. Другие же утверждали, что Рубен просто состарился — ссохся, сморщился, от него остались лишь глаза, что горели за стеклами очков. Никто не мог припомнить, сколько же на самом деле ему лет.