Братья

Я не знал, с чего начать, не знал, как ей объяснить мою дружбу с человеком, которого она любила. Голова была набита какими-то мелкими, кажущимися незначительными деталями из нашей с ним жизни — например, что Броубитер очень любил запах бензина, и каждый раз, стоило нам заехать на заправку, смазывал себе им запястья. Мы жарили мясо на двигателе моей «Каталины» — откручивали кожух от выпускного коллектора, где находились цилиндры, проталкивали стейк под прокладку, и мясо из-за этого щедро пропитывалось запахом бензина. Что еще такого? Аво как-то по-особенному жевал. Совсем как мой младший брат — начинал коренными, а заканчивал резцами. Я часто повторял ему, как быстро они с моим братом нашли бы общий язык, что они подружились бы, и Аво начинал буквально сиять от этих слов. Он не раз выручал меня во всяких кабацких драках и при разборках в раздевалках — а я помог ему лишь однажды, во время заварушки в Дулуте. А когда моя старая «Каталина» наконец приказала долго жить, мы вместе с Аво сделали мой нынешний «рейнджер». Вот та самая половина истории, которую я и должен был поведать Мине. Сказать, что припаркованный возле ее дома драндулет на самом деле наполовину принадлежит человеку, который любил ее. Как-то раз я попробовал научить его водить машину, но Аво отказался. Как мне показалось, ему больше нравилось смотреть в окно во время наших путешествий. Он коллекционировал наконечники стрел, жетоны метро и еще много всякой чепухи, что подсовывают туристам, а когда он исчез, все это добро осталось в моей машине, в той самой поясной сумке, где он держал деньги… Вот в этом-то и был отправной пункт моего повествования — если бы я начал с таких мелочей, то, может быть, сумел бы добраться до сути.

Но сколько я себя помнил — я имею в виду мою жизнь до рестлинга, — все откровенные разговоры я вел исключительно в машине. Может быть, дело было в замкнутом пространстве автомобиля — оно напоминало мне исповедальню, страх моего детства. А может, играл роль факт совместного движения, ощущение, что мы движемся из одного пункта в другой, а люди, как я заметил, невольно стараются соответствовать движению ментально, если не меняясь, то хотя бы надеясь на изменения. Именно в дороге происходит сдвиг в человеческой душе, когда мы имеем возможность выпустить то, что наглухо законопатили бы сидя дома.

— А есть ли у вас возможность переговорить со мной в моей машине? — спросил я.

Мина лишь покачала головой, посмотрела на меня, потом на немытую посуду и снова включила кран. Вода зашипела. Я почувствовал, как ребра Смоки заходили ходуном — еще одна устроенная мною жизнь…

— Знаете, Мина, а вы ведь действительно разбили ему сердце.

— Вам пора.

— Да, разбили, — продолжил я. — Вы сломили его. Вы не вышли за него, как ему хотелось, а ведь он остался совсем один. Вы задумывались когда-нибудь об этом? Он же не знал здесь вообще никого. Я был его единственным другом, но он все равно оставался одиноким — да выключите же, наконец, воду! Скажите мне, почему вы не вышли за него? Почему вы так долго тянули и не приезжали? Он так долго вас ждал, он ждал годы, и за это время он ни разу даже не прикоснулся ни к одной женщине. Клянусь богом, это был верный человек, он ждал вас, а вы оставили его одного. Да выключите же воду и объясните мне, почему вы не приехали? Зачем вы остались дома и вышли замуж за старика? Зачем вы так поступили с Аво? Чем, скажите мне, он заслужил такое? В чем Броубитер провинился перед вами? Закройте воду и скажите, что такое произошло? Скажите мне!

Смоки выпрыгнул у меня из рук, и Мина, отскочив, обрезала палец о нож, который в тот момент как раз мыла. Она зажала ранку и сказала:

— Пожалуйста, уходите сейчас!

— Мы могли бы побеседовать в моей машине, — не сдавался я. — Могли бы обсудить все и найти правду. Я расскажу вам свою историю, а вы — свою.

Мина сосала порез на пальце. Затем локтем выключила воду.

— Объяснять тут что-то — значит убить историю. А я не собираюсь делать это из-за такого человека, как вы, который может говорить о правде только в своей машине. Так что до свидания, мистер Крилл. Уходите.

За всю свою жизнь (до этого момента, разумеется) я лишь однажды спорил с женщиной, и тоже не слишком успешно.

По многочисленным свидетельствам, мой брат Гил погиб в декабре 1950 года. Но тем не менее его девушка не поверила в это. Это было довольно странно для такой умной и уравновешенной девушки. Джойс было всего семнадцать, и она только что поступила в университет Беркли. Когда она говорила о волнующих ее вещах — геологии, искусстве или политике, — было отчетливо слышно, как дрожит ее голос. После отъезда Гила я неоднократно виделся с Джойс и заметил одну особенность. У нее всегда была под мышкой книга, наподобие рычага катапультирования у пилота: если разговор вдруг наскучит, книга давала благовидный повод ретироваться.