Братья Бельские

Он был немедленно мобилизован, и ему поручили помогать на сборном пункте с новобранцами. К середине дня немецкие самолеты сбросили на Лиду зажигательные бомбы, которые моментально подожгли большую часть деревянных строений. Целые кварталы загорелись в считанные секунды. Командир Тувьи приказал новобранцам отступать к соседнему лесу, но там их настиг налет немецкой авиации. Это был настоящий ад. «Товарищи, — сказал командир. — Сейчас каждый сам за себя. Приказываю всем разойтись!» Для большинства мужчин, включая Тувью, это означало разрешение на обеспечение безопасности собственных семей.

Тувья помчался назад в Лиду и нашел там свой дом объятый пламенем. Соня, однако, не пострадала. Они спасли что смогли из имущества и присоединились к тысячам беженцев, спешно покидавших город.

Советские войска, абсолютно не готовые к молниеносной атаке, отступали в глубь страны. Они спешно уходили на восток большими нестройными группами. Глядя на это бегство, некоторые поляки, возможно вспоминая, с каким теплом евреи в 1939 году встречали советские войска, кричали: «Эй вы, жиденята, где ваши великие танковые дивизионы? Грядет Судный день!»

Супруги отправились в Станкевичи, к родителям Тувьи. Пробирались они туда несколько дней. Тувье пришлось сначала представиться белорусским крестьянином перед немецким офицером, а затем перед советским чиновником — красноармейцем, отставшим от своего полка.

Зусь был более чем за сто километров, в Тикочине, когда началась война. Он как раз заканчивал ночное дежурство, охраняя аэродром, построенный буквально за считанные недели до наступления фашистов. Два немецких самолета и один русский появились в небе и схватились насмерть. Через два часа уже более двадцати немецких самолетов бомбили летное поле и сильно повредили его.

Солдатам приказали отступать в направлении Белостока, однако на марше их настиг приказ возвращаться в Тикочин. Затем приказ снова изменился: назад на Белосток.

Скоро они оказались в окрестностях Белостока, и Зусь увидел, что весь город горит. Над ним кружили самолеты Люфтваффе. Укрывшись вместе со всеми в чаще и прижавшись к земле, Зусь слушал, как оглушительно бьет тяжелая артиллерия. Он не знал, то ли это стреляют советские солдаты из противовоздушных орудий, то ли это немецкая пехота проникла уже так глубоко в глубь страны.

Как только бомбежка прекратилась, солдаты перегруппировались и быстро двинулись через Белосток, где дружелюбные местные жители наделяли их сигаретами и консервами. После длинного утомительного марша, в пятнадцати километрах к востоку от города, разбили лагерь. Здесь, получив вооружение и боеприпасы, они приняли участие в нескольких стихийных перестрелках с врагом. Но все это без каких-либо указаний из штаба — взвод Зуся воевал вслепую.

Потеряв в итоге терпение, Зусь и несколько солдат сбросили военную форму, переоделись в гражданскую одежду и выдали себя за поляков. Они знали, что советским воинам, обнаруженным немцами, придется намного хуже, нежели польским гражданским лицам, несмотря на то что Германия объявила войну обеим странам.

Вскоре их остановили немцы, и офицер спросил, кто они такие.

— Мы были в плену у русских, — сказал Зусь.

— Что вы там делали? — спросил немец.

— Принудительная рабочая сила, — ответил Зусь.

Офицер махнул рукой, дав им знак проходить.

— Идите домой, — сказал он.

Буквально через мгновение они увидели четырех евреев, которые так и не успели снять красноармейскую форму. Немцы приказали им встать на колени и расстреляли с близкого расстояния.

Еще через некоторое время им встретилась группа русских солдат. На этот раз советский лейтенант спросил, кто они такие.

— Я еврей, — сказал Зусь, зная, что для русских лучше быть евреем, чем поляком.

Лейтенант не поверил ему, решив, что он вполне может быть нацистским шпионом, пытающимся пробраться внутрь страны.

— Видали мы таких евреев… — Он подозвал солдата еврея из своего отряда, который заговорил с Зусем на идише, и это подтвердило правдивость слов Зуся, — его находчивость снова спасла всех.

Добравшись, наконец, до Новогрудка, Зусь нашел там свою жену Цилю. Его дом был разрушен бомбежкой. Голодный и грязный, он отправился один в Станкевичи, чтобы повидать родителей, в то время как Циля, которая была на восьмом месяце беременности, осталась с родственниками в городе.

Асаэль, чья часть также распалась в хаосе и неразберихе первых военных дней, проделал намного более короткий путь и уже был в Станкевичах, где собрались и другие родственники. Их было слишком много, чтобы поместиться в доме. Некоторым пришлось устраиваться на конюшне. Но Станкевичам недолго суждено было оставаться безопасным пристанищем. К первому июля к границам их владений подошло подразделение вермахта, и в дом ворвался немецкий офицер.

— Кто все эти люди у вас в доме? — спросил он по-польски.

— Давид Бельский и его семья, владельцы дома, полей и мельницы, — ответил Тувья.

Немец заметил, что Тувья одет не как простой местный крестьянин.

— Кто ты?

— Я из Лиды, — ответил Тувья. — Но я вернулся сюда, когда город бомбили. Я вернулся к своему отцу.