Братья Берджесс

Она их не узнавала. Это не Боб и Джим из ее детства. Боб жил фактически в гостинице, входная дверь его дома была не чем иным, как выходом в коридор с ковровой дорожкой, вдоль которого выстроились двери в другие такие же номера. А внизу стоял швейцар в униформе, задача которого состояла в том, чтобы не пускать в дом бродяг. Это ужасно, человек не должен так жить. Боб недоумевал: разве ей не нравится вид на реку? А ей неинтересно любоваться рекой где-то там внизу, как из окна самолета. Однако потом случилось самое неожиданное: Боб вдруг заговорил о запретном, о гибели отца!.. Сьюзан не знала, что думать, ей от всего этого было физически плохо.

Даже после того, как братья уехали из Ширли-Фоллс, они оставались ее братьями. Но не теперь. Сморкаясь в туалетную бумагу, Сьюзан чувствовала, что ее вселенную перекосило. Она осталась совершенно одна, у нее был лишь сын, которому она уже не нужна. А дом, в который ее привели сейчас!.. Сьюзан умылась, открыла дверь и вышла. Джим вырастил здесь троих детей, устраивал званые ужины. Сьюзан представляла все это, идя в гостиную. Здесь они семьей праздновали Рождество, здесь он с утра по выходным слонялся в пижаме, бросал газеты на журнальный столик, по вечерам с женой и детьми смотрел телевизор – все здесь, в этом месте, ничуть не похожем на дом! Это не дом, а мебель. Музей с высокими потолками. И тут темно! Кто станет жить в таком темном месте, среди резного дерева и антикварных люстр? Кто согласится так жить?

А они ей что-то говорили, Хелен звала наверх, на экскурсию – мол, так интересно посмотреть, как живут другие, вот тут у нас гардеробная; она, Хелен, единственная женщина во всем городе, муж которой имеет больше одежды, чем она сама. И ряды костюмов, как в магазине, и зачем-то окно, как будто одежда будет любоваться видом, и огромное, высоченное зеркало во всю стену. Сьюзан пришлось увидеть себя – бледную седую женщину в мешковатых черных брюках. Хелен же в зеркале смотрелась маленькой, аккуратной и безупречной, трикотажное платье сидело на ней идеально, и где она научилась так одеваться?

Да, вселенную перекосило. Очень страшно, когда уходит то, что считаешь частью себя. Страшно, когда нет ни отца, ни матери, ни мужа, ни братьев, а сын…

– Сьюзан! – Голос Хелен прозвучал резко. – Может, что-нибудь выпьешь?

В саду Боб со Сьюзан сидели рядом на кованой железной скамейке со стаканами газировки. Хелен устроилась на краешке садового стула, заложив ногу за ногу и держа большой бокал вина, налитый почти до краев.

– Джим, сядь, – велела она.

Муж ее бродил кругами: то рассматривал зеленые розетки хосты или побеги лилий (хотя его никогда не волновало, что растет в саду), то прислонялся к колонне под нависающей террасой, а один раз даже зачем-то ушел в дом и вернулся с пустыми руками.

Хелен казалось, что она никогда в жизни не была так зла. Здесь и сейчас происходило что-то очень, очень неправильное, она не знала, что именно, но могла сказать одно – никто и не пытается как-то помочь делу, и почему-то из четверых взрослых людей она одна должна стараться поддержать разговор. Легче всего было обвинять во всем Сьюзан, и Хелен так и делала. Сутулость золовки, ее бесформенная дешевая водолазка в катышках по низу – они наводили на Хелен тоску и вызывали у нее приливы жалости, и все это бурлило у нее внутри, и голова шла кругом от такого многослойного гнева.

– Джим, ты сядешь? – повторила она.

Джим бросил на нее озадаченный взгляд, как будто его удивила резкость ее тона.

– Сейчас, за пивом схожу. – И снова скрылся в доме.

Ветви деревца над головой Хелен были усыпаны мелкими зелеными сливами.

– Вы только посмотрите, сколько в этом году слив. А прошлым летом почти не было. С фруктовыми деревьями всегда так, год на год не приходится. Вот радость местным белкам, будут животы набивать.

Близнецы со скамьи глядели на нее без всякого выражения. Боб из вежливости отхлебнул газировки; брови у него были приподняты, на лице застыла покорность судьбе. Сьюзан тоже поднесла к губам стакан и отвела взгляд от Хелен, словно говоря: я не слушаю тебя, Хелен, меня бесят твой огромный дом и дурацкий клочок земли, который ты называешь садом, твоя здоровенная гардеробная, твой большой гриль, ты просто богатая потребительница из Коннектикута, материалистка современного мира.

Хелен читала все это на лице у Сьюзан, и на ум ей пришло слово «деревенщина». Она вдруг ощутила сильнейшую усталость. Хелен не хотела называть Сьюзан деревенщиной, не хотела быть такой злобной, не хотела, чтобы в голове у нее вертелись такие оскорбительные слова, – и как только она об этом подумала, в мыслях у нее возникло слово «ниггер». Такое уже случалось раньше. Ниггер, ниггер, ниггер, как будто ее разум страдает синдромом Туретта[11] и повторяет ужасные слова, не в силах остановиться.

– Вы их едите? – спросил Боб.

За спиной у Хелен открылась дверь, и вышел Джим с бутылкой пива.

– Кого, белок? – переспросил он, подтянув к себе садовый стул. – На гриле жарим.

– Сливы. Вы эти сливы едите?

– Нет, они слишком горькие, – ответила Хелен.