Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Князь Сергей Иванович, едва о сем узнал, как написал мне записочку, прося тотчас к нему быть на переговор; все то, что он мне сообщил, было уже мне известно. Он чрезвычайное, кажется, принимает участие в нас, а княгиня от желчи на Анну Петровну занемогла опять. Несмотря на все это, я ничего не открыл им о наших поступках, а только просил их быть покойными: ибо, прибавил я, есть духовная, и она уже у Ивана Алексеевича Алексеева, его душеприказчика, и вместо сего одного документа имеем мы двадцать для обезоружения наших неприятелей. Князь и княгиня успокоились, но заклинали, чтобы один из нас, не мешкая, поехал в Петербург. Я отвечал, что дело без того обойдется. О твоей поездке никому в голову не входит, а любящие нас обвиняют тебя, что разъезжаешь по дачам, вместо того чтобы заняться делом и ехать в Петербург.

Тетушка не хочет более видеть этих фурий, все их избегают и оставляют. Анна Петровна исповедуется и завтра идет к причастию. В каком состоянии решается она предстать перед Вселенским Судией! Она в плачевном положении и мелет вздор; теперь говорит, что уступает свою долю мне, сестра ее свою долю – тебе, лишь бы Николай получил свою. Все это делается, впрочем, только для того, чтобы втянуть нас в дело. Кому-то она сказала, что большой дом достается мне, а другой – тебе, что они мечтают лишь о части имений, которая достается Николаю, и проч. Эта женщина, по всей вероятности, станет добычей своих угрызений, ежели, однако же, есть у нее совесть. Все спрятано в надежном месте частью у князя Василия[59], частью у Волкова и Фавста[60]. Князь говорил вчера о деле Петру Петровичу Нарышкину; он ужаснулся и обнадежил меня быть покойным, прибавив: «Я беру на себя дать вам подписку под присягою всего Сената московского, что воля и желание Якова Ивановича были именно вам все имение свое оставить, и что иные, кроме вас, наследники быть не могут». Он предложил себя к нашим услугам и в таких выражениях, что у меня слезы выступили. Одоевский готовит донос на нас и нам говорит именно, что мы завладели неправильно, что имения на 400 тысяч, вещей на 300 тысяч, денег в ломбарде на 200 тысяч и что мы из дому выгнали племянниц бесчинным образом палкою.

Тем лучше. Чем более будет нелепостей в их поступках, тем лучше для нас. Войти в кабинет я никак не позволю, а пусть оный запечатается общими печатями; кому будет присуждено имение, тот первый туда и войдет. Впрочем, не видно, чтобы намерение их было нагло с нами поступить и опечатывать все имущество; а буде сие бы и воспоследовало, нужнейшее сохранено уже. А буде спросят, каким правом владею, скажу, что правом сына наследовать отцу; что, впрочем, есть духовная батюшкина, повезенная тобою в Петербург к душеприказчику Ивану Алексеевичу Алексееву, и что, впрочем, без тебя я один не имею ни власти, ни желания им ни на что отвечать. Мое решение было всеми одобрено. Вообрази себе, что три дня после кончины батюшки дело начало у них стряпаться, – это узнал я от Баранова; и змеи сии имели дух нас видеть и ласкать, имели дух отдавать телу батюшкину долг, питая столь беззаконный умысел против родных его детей!

Константин. Петербург, 9 августа 1809 года

Милый, любезный, бесценный брат. Не хочу пропустить первой почты, не описав тебе всего, что со мною было с несчастной той минуты, когда я с тобою расстался. Я уехал, как тебе известно, после полуночи и был чрезмерно скор, но это было тяжелейшее путешествие в моей жизни. Какая цель! И потом мысль, что я тебя покинул, может быть, для временных неприятностей, кои я не разделил с тобою, чрезвычайно меня мучила. Наконец я приехал сюда 8-го, к вечеру.