Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Вейтбрехт сказывал (верно, слышал на почте), что из Петербурга идут, едут и бегут все в Царское Село, чтобы встретить государя. Я очень понимаю всеобщую радость, и изъявления этой любви, верно, будут приятны государю после столь большого отсутствия.

Костя – паж! Мы все плакали от радости как дураки; он был всех умнее один. Он принял это с достоинством. Первое его движение было бежать из саду (где я твое письмо прочел) к няне наверх, а та ну плакать! А первые слова пажа были именно (и откуда взял это!): «Ну что же? Как поеду в Петербург, буду подавать государю шинель и фуражку». Ты говори что хочешь, а это твоя работа. Я и паж пишем оба и благодарим бесценного Закревского. Я в восхищении, что он может оставаться при нас, но все-таки надобно нам будет посоветоваться о воспитании Кости. Это, кажется, переменит мысли мои насчет воспитания. Ты знаешь, что я хотел его отдать Глинке[42]. О сем будем советоваться с тобою и с другом общим Закревским. Ай да пажик!

Александр. Семердино, 6 июня 1821 года

Вот третий день, что мы в деревне, любезный брат. Еще не основались, все разбираемся, учреждаемся, а потому писать к тебе я еще не успел, да и не было оказии. Посылаю за Ильиным, которого милый Запетамандант [то есть московский комендант Александр Александрович Волков] опять мне отдает на лето. Пользуюсь сим первым случаем, чтобы начать опять необходимую для меня с тобою переписку.

Дорога была так дурна, что мы проехали 56 верст почти сутки целые, часто выходили из повозок, и чуть (хотя мы и не партизаны) не пришлось нам переходить реки три вплавь, ибо везде снесло мосты, прорвало плотины и попортило дороги. Дело в том, что мы дома! Время хорошо, но все еще холодно. Мы все, слава Богу, здоровы, большие и малые. Крестьяне нам очень обрадовались; я навез разных гостинцев и дарю мальчикам и девочкам. Маленькие подарки поддерживают дружбу. Староста меня насмешил. Это почтенный старик лет в 80, но еще довольно бодр; явился и поздравляет с царскою милостию. С какою? (Я и забыл о Косте.) «Как же, батюшка! Люди-то сказывали, что Константина Александровича нашего пожаловали государевым пыжом!» Только теперь Костю все называют пыжом.

Мы все жалеем о преждевременной кончине бедного князя Василия [это, вероятно, князь Хованский, один из племянников тестю А.Я.Булгакова]. Отец перенес это испытание, но я все-таки боюсь, что оно будет иметь для него пагубные последствия. Странно, что у Хованских (то есть у многих) есть какая-то наклонность к сумасшествию, а многие точно умерли этою ужасною болезнию. Помнишь, как князь Яков нас пугал в дворцовом саду в нашей юности? Брат его, князь Андрей, также умер в сумасшествии. Впрочем, семье остается только этим и прославиться, ибо невозможно потерять то, чего нет; но также подлинно то, что лучше сохранить свою глупость, нежели потерять рассудок. Я рад, что Хилков избавил тебя от неприятной комиссии объявить несчастному отцу о смерти сына его; но, поверь мне, на эти неприятные комиссии всегда находятся охотники.

Подлинно очень разительно обстоятельство, что Всеволожский должен был объявить Хованской о смерти ее сына, а она ему – о смерти дочери его. Это глас Божий, говорящий: очнитесь, негодные!

Здесь о бывшем славном граде рассказывают ужасы. Недалеко от нас убило им целое стадо скотины; осталась в живых одна только свинья, которой не рассудилось за благо умереть для компании.

Речи Фокса и Питта я не только получил, но и прочел первый том. Мне кажется, что Фокс красноречивее; зато Питт убедительнее. Впрочем, это переменяется, смотря по сюжету, о коем они рассуждали.

Слышу шум, беганье, что такое? Поймали в роще ежа; дети и смеются, и трусят, особливо же храбрец наш г-н пыж: и хочется подойти поближе и посмотреть, и боится.

Ну, брат, какого быка и коров прислал мне граф Ростопчин из Воронова! И им ведется у него генеалогия, как лошадям. Бык называется Геркулесом. Я, и не знавши, догадался, что это его имя: ужасная махина и очень смирен. Желаю очень, чтобы у нас завелся такой скот. Теперь буду ожидать обещанных лошадей. Скотник, пригнавший быка и коров, говорит, что они должны быть уже в дороге, по слухам в Воронове. Буду писать графу и благодарить его.

Сегодня встал я очень рано и пошел вверх на мезонин, где долго разбирал бумаги. По твоему препоручению отыскал те, что ты иметь желаешь; буду их посылать тебе по частям со всяким письмом, а найдется здесь ящик, то я все вдруг пришлю. Твоих писем ко мне – преизрядная коллекция, я их привожу в порядок и переплету их – так, как батюшкины к Алексееву; а его к батюшке я еще не отыскал. Вообще я все бумаги хочу привести в порядок и переплесть то, что заслуживает; этим они сберегутся. [Благодаря этой заботливости сбереглись и печатаемые здесь письма.]

Александр. Семердино, 8 июня 1821 года