Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Ермолов слаб, еще на диете, и я думаю, что и сегодня не в состоянии еще будет выехать. К болезни у него и горе. С ним приехал архитектор, которого он очень любит и который ему там очень был полезен. Принуждены были сделать ему операцию, и он под ножом умер. Мы точный составляли за обедом госпиталь: Бистром обрезал себе палец, а у меня нога болит по милости хирурга-педикюра.

Вчера уверяли меня, что Ипсиланти взял Браилов и Журжу, разве только сюрпризом, когда все турки спали крепко, а не то мудрено без пушек брать крепости, которые турки умеют защищать. Полторацкий здесь был и у меня был два раза, но выхлопотал ли позволение сделать из своего дома во всех отношениях королевский дворец – не знаю. Он должен был на прошлой же неделе отправиться домой.

Александр. Москва, 29 марта 1821 года

Я теперь от Пушкиных: в даль забиваться не мог решиться. Они говеют. Старуха была в постели, прочие ужинали; но, узнав, что я тут, просила меня войти к ней без церемоний, и мы поболтали о происходящем в свете. Она, имея военных в семье, все боится войны. Охала, купила 1200 червонных по 12 рублей (увы!), посылает Володе с разными другими покупками. Я сказал, что червонец еще по 12 рублей 50 копеек, и она утешилась, что не опоздала покупкою. После пошел я вниз к Софье, у которой сидел до сих пор, то есть до полуночи; она доделывала кошелек, который просит меня отправить завтра по легкой почте к мужу, который послезавтра именинник. Она очень рада, что поход, ему назначенный, был отсрочен до конца мая.

Константин. С.-Петербург, 30марта 1821 года

Прежде всего поздравляю тебя, мой милый друг, с окончанием неаполитанской войны. Вот тебе перевод из берлинских газет, который я наскоро сделал для князя. Итак, слава Богу, одно дело кончено с успехом, которого и ожидать почти нельзя было так скоро тому, кто верил энтузиазму всего неаполитанского народа, которому, однако же, ни Дмитрий Павлович [Татищев], ни я не верили. Это большое будет иметь влияние на дела в Пьемонте и, может быть, остудит возмутителей. Ну слава Богу!

Александр. Москва, 31 марта 1821 года

Вчера играли у нас в собрании Друэ и Фильд. Концерт был прекрасный и вознаградил мяуканье Гапмейерши, коим мы все потчевали несчастную публику по милости Юсупова. Было более 600 человек. Друэ всех восхитил, но особенно меня. Я бы не думал, чтобы из пастушьей свирели можно было составить то, что флейта в Друэтовых руках. Может быть, напишу маленькую статью для «Инвалида» или «Консерватора»[27]. И ему, так, как Боргондио, сделали мы подарок – табакерку золотую с эмалью в 900. Опять зашумели товарищи на предложение сопроводить подарок письмом. «Да на что?» – «На то, что он может купить табакерку и сказать, что она ему подарена была Дворянским собранием, а это диплом для него лестнейший еще самого подарка». – «Ну что француза баловать!» – «Какое нам дело, какой он нации; мы смотрим на его талант; впрочем, вы препоручаете мне ему вручить подарок, так я сделаю это как разумею».

После первой части концерта я пошел к бухгалтеру и написал письмо, которое подписал с Сашкою[28]; тут подошли, одобрили и также подписали Мертваго, Кутайсов, Масальский, Юсупов. Друэ, право, не так был доволен подарком, как грамотою, и сказал мне: «Могу заверить ваше превосходительство, что и самый большой сбор не был бы мне так приятен, как сей деликатный знак внимания московского дворянства; кажется, я недостоин стольких милостей».

Сожалею, что ему испакостил все Кологривов; тогда закричал: залы не давать, созывай членов, баллотируй и только! Вышло, что никто не поехал, а залу так дали – как эдакому таланту отказать? Но неделя прошла… Большая часть членов, верно, на его концерт не поедет, и он не будет в барышах, а мог бы тысяч 10 чистых собрать здесь. Уж мне эти шумилы! А играет чудесно, надобно признаться. Володимир Григорьевич Орлов и все старики собрались его послушать вчера и не жалели, что поехали.

Чего же ожидать теперь доброго карбонариям, ежели главная их подпора герой Пепе тягу дал, по крайней мере войска его? Народ там не восстает, где армия не имеет успехов. Мы видели, что все усилия Наполеона в 1814 году сделать войну народною были тщетны. Желательно только, чтобы австрийцы провозгласили всеобщее прощение и не позволяли себе мщений; а то повесят 20 карбонариев, а озлобят против себя 100 тысяч. Народ мстительный, а скрытная злоба хуже явной вражды.