Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Попал я в круговорот, не знаю, как выпутаться: на все вторники звал Шувалов, в воскресенье граф Брей, сегодня должен обедать у Пашковых, к которым я наконец попал вчера с Закревским. Завтра звала на вечер Наталья Алексеевна Колтовская, но не поеду; и есть еще несколько в запасе зовов – к Уварову, Хитровым. Эдак загуляешься, а кому рано вставать, весьма некстати. Сегодня смотр новому Семеновскому полку, который совершенно сформирован. Закревский им очень доволен. Формировал Желтухин.

Зеленые крупы получил, очень благодарю милую Наташу, а Клим, который обыкновенно все навыворот понимает, сделал мне было шутку. Я велел ему ее прибрать, а он вместо того, не знаю уж почему, послал было крупу к Лонгинову. Хорошо, что тот ко мне вчера утром заехал и спросил, что за крупу я ему прислал. Недолго у него побыла, тотчас послал почтальона выручить. Клим ждет белорусских гостей (я их называю – «гусей», за что он на меня сердится). Он девушек готовит в девушки, то есть горничные на место Насти, которая задумала идти замуж за почтальона. Я им доказывал, что глупость; но особливо мать не скоро урезонишь.

«Знаешь ли ты жениха?» – «Нет, я его не видала». – «Стало, мать знает?» – «Она слышала, что он хорош». – «Позови мать сюда». Та приходит. «Ты просишь, чтоб Настю выдать замуж?» – «Сделайте милость», – и в ноги. «Да разве ты так была счастлива со своим мужем?» – «Нет, какая моя жизнь была: всякий день меня бил, да в чахотку вогнал». – «Разве твоей дочери у нас дурно?» – «Да ей эдакой жизни век не нажить; там уж не то будет: и пол вымой, и себя обмой, и за детьми ходи, и кушанье свари, а еще как муж попадется дурной, так заколотит до смерти». – «Так что за неволя?» – «Все лучше».

С полчаса все эдакий вздор пороли. Наконец я им говорю: «Ну, бог с вами». Разревелись обе: «Да как нам вас-то жаль, отец наш!» – «Да ведь не я замуж иду; не меня бить будут». – «Правда и то!» Велел позвать почтальона, которого, точно, и экзекутор, и все очень хвалят. «Я слышал, ты хочешь жениться?» – «Хочу». – «На ком?» – «На вашей девушке». – «На которой?» – «На Настасье Александровне». – «Да где она?» – Показывает на Марицу: «Кажется, вот». А ну что с ними делать! «Теперь, Марья Сергеевна, твоя очередь, отдаешь ли за него дочь?» – Молчит. Почтальон просит: «Милостивая государыня, будьте мне мать родная». – «Делайте себе, что хотите, только смотри, Настя, живи, как я жила: меня твой отец всякий день колотил, а я все молчала, так и ты». Из всего этого вранья вышло, что надобно денег на свадьбу, на кровать и проч., и что сочетание будет еще в этот месяц. Мне жаль: жена к ней привыкла, она девушка верная, очень хорошего поведения, теперь ищи другую, пока сформируются Климовы одноземки. Но эк меня куда белорусские гуси завели!

Александр. Москва, 20 января 1821 года

Vive la lithographic!
C’est une rage partout:
Grand, petit, laide, jolie,
Le crayon retrace tout[10]

.

Благодарю за присланную первую тетрадь альбома литографированного [литографии тогда были еще редкостью].

Младшая из княжон Шаховских, коих старшая Полина за Муравьевым (сыном Ник. Ник.), подвержена нервическим припадкам. Доктор Левенталь ее магнетизирует. Намедни он ее усыпил, и она в сомнамбулизме проговорила словами, коих никто не понял; потом мать[11] спросила: «Что ты говорила?» – «Молитву, маменька!» – «Да по-каковски? Мы никто не поняли!» – «По-латыни» (а она отродясь этот язык не знала). Мать засмеялась, а дочь взяла перо и написала всю молитву по-латыни; мать все утверждает, что она написала вздор, но больная тотчас перевела эту молитву по-французски. Приехал доктор, княгиня дала ему прочесть латинскую молитву. «Вы это знаете?» – «Нет, но это молитва, и она хорошо написана. Очень хорошо, без единой ошибки». – «Прочтите теперь это». – «Но это, – отвечал доктор, – превосходный перевод той молитвы, что вы мне только что показывали». – «Ну, так это сочинила, написала и перевела моя дочь во время сомнамбулизма». Посылаю тебе эту молитву, то есть французский перевод.

Мне все это кажется сверхъестественно; не будь это княжна Шаховская, я было думал, что доктор с нею сговорился. За нею смотрит мамушка. Княжна в сомнамбулизме говорит, что мамушка теперь в такой-то комнате, вяжет чулок, и точно правда. Другой раз бредит; ее спрашивают, позвать ли мамушку? «Нет, не трогайте; она, бедная, устала, спит лицом к улице», – и вышло точно так. Княжна сама говорит во сне, какое ей дать лекарство, и назначает препорцию, унциями, и все по-латыни. Все это рассказывала ее мать, которая совсем не лжива. У княжны такие были припадки прежде, что она билась головою об стену, и комната ее вся обита матрасами. Она в декабре объявила, что 17-го будет при смерти (и была), что 25 января совсем выздоровеет; ей 14 лет, она очень расслаблена. Все это столь же чудесно, как и свадьба Боголюбова.

Константин. С.-Петербург, 21 января 1821 года