Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Дорога наша, как видишь, продолжается хорошо, любезный друг. Время, карета, лошади, ямщик и Никифоров – все благоприятствует нам. Ежели поедешь через Зимогорье, советую тебе у надзирателя поесть свежих сельдей с озера. Они не уступают кронштадтским ершам; а котлеты, кои готовит жена его, курляндка, стоят котлеток твоего повара. Мы все объелись и для того принимаемся за лекарство, то есть за чай и кофе. Можно надеяться, что послезавтра будем в Москве.

Константин. С.-Петербург, 9 мая 1822 года

На этих днях встретил я Сперанского с дочерью в саду. Он мне объявил, что дочь его невеста, что ожидает Багреева через две недели. Я был с детьми. Он очень любовался Сонею и всеми тремя. Третьего дня видел я Мечникова у Гурьева. Он в восхищении от императрицы, которая с великою княгинею осматривала Горный корпус и чрезвычайно была довольна. Я опять приступил к нему о вытребовании сюда Фавста. Он мне отвечал, что, кажется, это уже сделано и о сем писано; прибавил, что очень желает с ним познакомиться лично. Фавст лучше должен знать, точно ли Мечникову кажется, или он сюда действительно призван.

Император и императрица изволили совсем переехать в Царское Село, Мария Федоровна с великими княгинями – в Павловск. Нового ничего не слыхать. Мария Федоровна провожает великую княгиню до первой станции за Нарвою. Сенатор князь Николай Николаевич Хованский был вчера у меня. Он отпущен до излечения болезни в чужие края, с сохранением окладов. Государь его отпустил очень благосклонно и пожаловал 1000 рублей на дорогу. Он очень весел и доволен, поедет к водам, зиму первую, а может, и вторую, проживет в Париже.

Александр. Москва, 11 мая 1822 года

Волков оснуется на один год в Лозанне. Попроси доброго Каподистрию от Волкова, чтобы он прислал ему письмо рекомендательное к Криднеру [нашему министру в Швейцарии, куда удалился граф Каподистрия]; это почти лишнее, но все-таки лучше Волкову не приехать туда с пустыми руками.

Напившись дома чаю, сел в дрожки и поехал к Урусовым исполнить комиссию Дмитрия Павловича. Вообрази мое удивление, когда князь, подводя ко мне Ваню Пушкина, говорит мне: «Рекомендую вам моего будущего зятя, Машенькиного жениха!» – «Ну, Ваня, ты в сорочке родился, счастлив ты, а она?» – спросила мать. И она будет счастлива. Странно, что, встретя Ваню в Петербурге на перспективе, третье мое слово ему было: «Полно тебе так жить, поезжай в Москву и женись на княжне Урусовой, она умна, молода, добра, выросла в нужде, не знает капризов, отец и мать люди добрые, ты богат, чего тебе еще?» Он по-моему и сделал, сказал это и родным, и, конечно, не будет в выборе раскаиваться. Одно мне неприятно: этот подлец Боголюбов барабанит, что он это все устроил; но это повторять могут только кумушки и завистники. Ваня поступает очень благородно и умно даже. Погрозил своим, что женится на какой-то польке. Катерина Алексеевна [то есть мать жениха, графиня Мусина-Пушкина]: «Женись на ком хочешь, только на равной себе», – и, видя, что приволачивается за Урусовою, ну его поджигать, а он тотчас старуху и за слово, и все в два дня решилось. Пушкины, кои не могли жаловаться на родство с невестой, отказались от своего единственного бога, от денег, и все довольны.

Свадьба будет в июле, и после тотчас опять Ваня с женою в чужие края. Я очень рад этому союзу. Она со своим умом будет делать из него что хочет и, верно, наставит его на хорошее. Княгиня очень обрадовалась портрету Дмитрия Павловича, и князю табакерка очень была приятна. В доме все веселы, и жених с невестой точно голубки. Ваня подарил своей будущей жене шаль в 6000 рублей, а другой сестре – другую, в 4000 рублей. Он покупает жемчужное ожерелье, за которое уже дает 20 000 рублей. Я его не узнаю, он стряхнул лень и стал щедрым. Это главная городская новость, и хромой черт поскакал в Петербург отнести ее Дмитрию Павловичу. Я чаю, тысячку-другую сорвал с Вани. Кстати: чтобы не потерять привычку, этот негодяй (сказано между нами) украл у Вяземского бирюзовый браслет. В комнате были только Вяземский, его жена, Четвертинский и он. Это вещь в 700 рублей и, к несчастью, княгине не принадлежит: придется ей за него платить. Она все еще больна. Молоко разлилось, пять ран было на груди, и она боится, что шестая начинается. Ее очень перевернуло, однако в свободное от боли время хохочет по-старому.

Тесть сказывал, что в пансионе Бибикова, столь хваленом, открыли какую-то секту: молодые люди нажигали себе кресты на руке, с клятвою друг за друга умирать и проч. Ученики там так малы, что это не может быть как шалость какая-нибудь. Также говорят, что славное заведение Муравьева рушится, ибо он оное оставляет по какому-то неудовольствию. Говорят, что и тут что-то нашалили, и Муравьеву отказано в требовании примерно их наказать; признаться, не верю ничему, ибо источник ненадежен.