Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Гулянье давеча было очень хорошо. Шедший до обеда дождь прибил пыль, и воздух в лесу был прекрасный. Множество было народу и экипажей, пускали пребольшой шар, дети натешились, навеселились, а я, глядя на них, также. Коляска бригадира Исленьева, в 6 лошадей, обратила на себя всеобщее внимание. Это большая невидальщина: все забыли, как ездят в 6 лошадей, а ямское шестиконие давно перевелось у нас. Среди гулянья слышали мы крики дамские, суматоху, лошади били, но какой-то молодой офицер прыг из дрожек, кинулся и остановил подручную, можно сказать, с опасностью жизни собственной. Гляжу, а это нашего Лазарева сестра, вся испуганная глядит из кареты и кричит: «Батюшки, помогите!» Я не мог, потому что все дело было уже сделано. Охота же ездить на гулянье на молодых бешеных лошадях! Долго ли до беды? Юсупов также обращал на себя внимание: он ехал в старинной карете, принадлежавшей князю Безбородко. Старо, а хорошо.

Только выхожу садиться в дрожки – от графа Мамонова записка, коей просит меня к себе. Я заезжал и пробыл с час у него. Странно, какие бывают у него отступления от сумасшествия. Он, право, меня тронул, говоря о своем положении, одиночестве, что брошен всеми и проч. – «Да я первый бываю у вас». – «Вы бываете редко, я не могу требовать, чтобы вы ездили всякий день: какое вам удовольствие быть со мною? Зачем я один всегда? Зачем под властью докторов?» – «Вы жалуетесь, что всегда одни; да разве не доброй волей заключили вы себя в Дубровицах шесть лет сряду? Стало, вы людей бегаете, а не они вас». Касательно докторов я ему откровенно сказал, что болезненное его состояние заставило государя назначить опеку и его отдать на руки докторам. – «Да я не болен, я ем, сплю хорошо, никому не делаю вреда; чем же мне выйти из положения, в коем нахожусь?» – «Повинуйтесь слепо всему, что от вас требуют, сделайте это усилие над собой, не давайте повода к жалобам; когда убедятся в том, что вы пришли опять в первобытное ваше положение, весь этот надзор, опека, все исчезнет». Долго рассуждал он, удерживал меня обедать, и я жалею, что не мог его потешить. Он меня сегодня тронул: несколько раз были у него слезы на глазах, проводил меня до передней и жал руку два раза, прося его не оставлять. Теперь я и власти уже не имею, но Фонвизину передам этот разговор.

Александр. Москва, 3 мая 1828 года

Чумага прислал мне сказать, что Дашков приехал[29]. Тотчас к нему поехал, но не тут-то было; Титов, у коего он живет, сказал что Дмитрий Васильевич выехал к Ивану Ивановичу Дмитриеву и что, вероятно, и ко мне заедет; поскорее домой, но он не был. Ежели не увижусь до обеда, то после обеда опять к нему пущусь. Так все и валит из Петербурга.

Александр. Москва, 4 мая 1828 года

Дашкова я вчера видел, был у него часа два. Очень, кажется, здоров. Совестно было звать к себе на вечер, хотя бы рады были ему и в сюртуке, несмотря на гостей, кои у нас были: он вечером же и пустился в дальний путь. «Благодаря вашему брату, – сказал он, – мы не решаемся останавливаться более чем на полдня в Москве». Это и дело, а то как бы такому множеству народа ехать без остановки в лошадях? У Дашкова бездна перебывала народу, так что ему надоело, и я не мог порядочно с ним поболтать. Чумага, как водится, был тут на бессменных ординарцах и сообщал письмо из Кишинева, по коему турки сделали нашествие на Бухарест, сожгли его и опять тягу дали. Это было, видно, последнее их нежное прощание с княжеством сим. Может быть, это и не правда еще. Из Царьграда есть известия: там все спокойно, но великое царствует уныние, и ничего так не боятся, как высадки прямо в столицу, а потому и наблюдается строгое крейси-рование около Босфора.

Александр. Москва, 5 мая 1828 года

Был я сейчас у Волкова, с коим говорил о положении несчастного Алексеева [это зять Ф.Ф.Вигеля]. Государю, верно, было бы больно узнать, что генерал-лейтенант, служивший 50 лет, получивший девять ран, находится на смертном одре в такой нищете, что не на что лекарств покупать. Довести это до сведения государя, столь милостивого, как наш, – это, мне кажется, сделать ему приятное. Не много стоило мне труда убедить Волкова, и он на меня возложил сочинить письмо, что тотчас по отправлении почты и исполню. Дай Бог успеха! Ежели милость не найдет Алексеева в живых, то обратится на вдову и детей.