Братья и небратья. Уроки истории

Елизавета Глинка, проживавшая несколько лет в Киеве, где создала хоспис для онкологических больных, которая спасла сотни детей, покалеченных во время обстрелов Донбасса. Я помню, как эта хрупкая женщина в толпе громко гомонящих знаменитостей поразила меня своей скромностью и даже какой-то застенчивостью. Прочитаешь хихиканье бывших людей и эмоционально понимаешь, почему Бульба принял страшное, но необходимое решение остановить демона, в которого превратился его родной сын:

– Ну, что ж теперь мы будем делать? – сказал Тарас, смотря прямо ему в очи. – Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?.. Так продать? продать веру? продать своих?..

К сожалению, это было и остается главным вопросом Украины-Малороссии – как можно запросто растоптать веру отцов? Как предать своих отцов и братьев? Как ради чужбины продать свою Родину врагу, будь то ясновельможный лях или немецкий оккупант?

С ляхами в книге все понятно, но кто же для Гоголя «свой»? Об этом он говорил неоднократно: «Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной, в ущерб другой, невозможно».

Так говорил, по определению Шевченко, «истинный ведатель сердца человеческого» и «самый мудрый философ».

Они подняли на щит Шевченко и сбросили с него Гоголя, но в результате – предали обоих. Николай Васильевич предрекал: «Я знаю и люблю Шевченка, как земляка и даровитого художника… его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки».

Гадостная жвачка давно горчит, травит организм государства, но ею упорно давятся. Так и до смерти не поймут, чавкая ядовитой приманкой, что сами сознательно и расчетливо расчеловечились, зверями для своих стали, страшными бешеными псами.

– Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! – сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье. Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев – это было имя прекрасной полячки…

Скоро снова в атаку за мечтой о прекрасной чужбине, а на самом деле за чужие доходы ринутся обычные украинские парни и сложат голову. Нет, не за прославляемую официальной пропагандой Отчизну, а за тихий шелест чужих купюр: чтобы кто-то за их спинами мог еще несколько месяцев спокойно пограбить страну.

И под поощрительное повизгивание сытых складских крыс погонят свежие партии новобранцев на братоубийственную бойню.

Сколько детей не родятся, сколько работящих рук не дождется нуждающаяся в восстановлении Украина, пока брату жаль станет брата.

Пристально поглядел мертвому в очи Остап:

– Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы.

– Погребут его и без нас! – сказал Тарас, – будут у него плакальщики и утешницы!

Тарас, наверное, суровый отец, но он прав: дежурно замелькают траурные аватарки новоявленных «европейцев» в соцсетях, и продолжатся наманикюренные заламывания холеных рук в телестудиях, и желто-голубой пеной растекутся пафосные речи официальных лиц. Только убитых уже не вернуть.

Петербургские заметки

Долго смотрел в Русском музее на мебель екатерининской эпохи. Мое недоумение разрешила проходящая мимо экскурсия. Оказывается, спинки стульев специально делали с неудобными декоративными деталями, дабы сидевшие на них люди благородного сословия не расслаблялись, но держали осанку.

Петербург сродни неудобному стулу для дворян – заставляет держать осанку. И сами петербуржцы строгие, подтянутые, вежливые. Для того, чтобы они превратились в обыкновенных русских людей нужна водка. Она здесь спасение и от промозглого ветра с Невы, и от суровости улиц-тоннелей, и от горести утраченной блестящей эпохи. Ах, эти питерские девушки с белесыми глазами, впадающие от водки в чтение стихов, и ленинградские бомжи, цитирующие на память Достоевского…