Братья и небратья. Уроки истории

Симпатяшка слегка замешкалась в ожидании. Дочка, тоже заслышав, что беседа прекратилась, проворно открыла заднюю дверь, вытащила из салона и передала ей пару костылей. Девушка сползла с водительского сиденья и оперлась на них. У нее не было одной ноги – ампутирована по колено. Неловко опираясь на костыли, она поковыляла в сторону подъезда, и дочка волочила за ней тяжелую сумку – может, с продуктами.

Растерянно я смотрел ей вслед. А надо было бы помочь.

4

Это слово промелькнуло в разговоре, словно молния – «Мыслитель». Так в телефонном разговоре неожиданно назвал меня Владимир Петрович, кинорежиссер, бывший харьковчанин, человек немолодой и резкий. И вот слышу в телефонной трубке: «Я отрекомендовал московским коллегам вас с наилучшей стороны, как профессионала, прекрасного продюсера, мыслителя…».

От неожиданности я поперхнулся и закашлялся в телефонную трубку. Заходились в табачном кашле прошедшие годы, слипшиеся в несколько книг, отравленные бессонницей ночи, когда утро встречаешь лишь для того, чтобы записать слова, которые почему-то не могут явиться в урочное время… Где-то бодро тебя проклинают и вчерашние друзья обещают при встрече разбить тебе физиономию военными берцами. А те, кто искренне желают добра, с усталостью разочарованного тренера уже не знают, что делать и подозревают тебя в симуляции. И вот поди ж ты – «Мыслитель!».

Разговор закончился. Я бессчетно курил, растроганно и одиноко смотрел в неподвижную заоконную тьму: «Я мыслю – следовательно, существую…».

5

Под ледяным ливнем промок и продрог необычайно. Отреставрированная властями первопрестольной Большая Никитская улица заледеневшей плиткой разъезжается под ногами. Иду насколько могу быстро, каждую секунду рискуя соскользнуть в очередную лужу. Очень хочется в тепло и, увидев напротив театра Маяковского вывеску «Рюмочная», не раздумывая юркаю в уютный подвальчик. Сходу заказываю гренки со шпротами, бармен цедит в графин двести грамм ароматной «Старки» и, предвкушая блаженство, я бухаюсь за свободный столик…

Внимание сразу привлекла фотография над столом, вглядевшись в которую я невольно ахнул. Я сидел напротив портрета русского писателя Владимира Орлова – автора знаменитого романа «Альтист Данилов» и моего мастера по Литинституту. Это была любимая рюмочная ныне покойного литератора, его привычный столик, что авторитетно подтверждали вырезки из различных изданий, приколотые здесь же – прямо на стену.

И хрустальным рюмочным перезвоном откликнулись в памяти щемящие мелодии его книг, наполненных музицирующими демонами, останкинскими домовыми, нечеловеческой грустью… И дословно, отчетливо вспомнилось, как он защищал от нападок мою первую книгу, пресыщенную опечатками и глупостями. И горячая признательность потекла вместе с водкой куда-то вглубь.

После института я, неблагодарный, не навещал его – вот и свиделся с покойником. Уж прости меня, если можешь. И мы, обнявшись, выходим из нашей любимой рюмочной на подсохшую Никитскую и мимо ЦДЛ идем далеко за город, и даже за пригород, по кронам деревьев и звездному небу – в наше общее никуда…

О редактуре

Однажды в ереванском аэропорту суровый ноздреватый таможенник, досматривая багаж и попутно выяснив, что я не говорю по-армянски, глубокомысленно изрек: «Родной язык надо знать». От Армении до Украины разномастные проверяющие яростно заставляют меня полюбить свой государственный язык. Хотя, вообще-то, мой родной язык – русский, которым (осмелюсь предположить) я неплохо владею. Так и каждый редактор – словно тот таможенник – считает, что формулирует мысли лучше автора.

Впервые я пришел в газету на заре «эпохи гласности» – был молод и думал добрым словом исправить мир. Собственно, тому и посвящен мой первый материал, который я робко положил на стол редактору. Редактор быстро переставил две фразы, от чего статья вдруг поменяла смыл на противоположный, и победно глянул на меня: «Так-то значительно лучше!» Мне бы тогда уже понять, куда покатилась жизнь, и бежать из журналистики сломя голову. Однако я остался.

Недруги путают мою работоспособность с доходами и отчаянно завидуют, женщины подозревают разорительные тайные пороки, а дети презренную жадность. Меня уже самого интересует вопрос: а где мои, честно заработанные пером деньги? Когда я первый раз заговорил с редактором большого патриотического издания о гонораре, он пристыдил меня и сообщил, что есть вещи куда более важные, нежели денежные знаки: слава Отечества, правда истории, народное единство… Бороться за них – как и за Родину – нужно искренне и бесплатно. Я устыдился своего стяжательства, а он уехал во Францию отдыхать с внучкой олигарха.

Затем я попытался заработать литературой – за два или три опубликованных чахлых рассказа редактором толстого журнала мне даже был обещан гонорар. Первый в моей жизни литературный гонорар!