Братья и сестры по оружию. Связные из будущего

Комроты кивнул, сдвинул на затылок фуражку. Нет, не в первый раз. Но, выходит, в последний. Шляхта уж давно пленных не берет. Колют и стреляют на месте. Взаимно, конечно. Петлюровцы, те головы рубят. Ну, дивного тут мало. Горячее время. Переломное.

В прицеле покачивалась фигура бегущего высокого поляка. Рыскает длинный унтер-офицерский штык старого Манлихера, орет что-то вражеская пасть под длинными усами. Не сопляк, однако. Такого срезать не грех. Странное ведь дело, ну никакой возможности разобрать, что паны орут. Что от бывшей империи, что от пролетарского интернационализма — исключительно матерные слова шляхетство согласилось унаследовать.

…Подпустить до того мертвяка, что сидя закостенел. Поравнялись… Еще вдох…

— Рота, пли!!!

Огня поляки не выдержали — цепь легла в пожухшую траву. Махал саблей поручик, пытался поднять жолнеров. Бить бы «пачками» — дрогнут, вон один попятился, другой… Но огонь бойцов кончавшегося 4-го Петроградского слабел. Патроны…

Комроты тщетно ловил в прицел поручика — ловкий попался, гадюка. Никак не подстрелишь. Мешали, прижимали к земле, лупя длинными очередями, осатаневшие пулеметы.

— Жмут нас к мамуне паны! — заорали слева. — Твою душу, ротный…

Комроты щелкнул затвором — последний патрон, кажись. А драпа не будет. Некуда драпать. Вчера дрогнул батальон, кинулись бойцы к деревне. Бил ротный рукоятью «нагана» по затылкам, за ремни на землю валил. Комиссар дивизии худые руки раскидывал, чахоточной грудью путь панике преграждал. Часть народа в окопы вернули, а с полсотни обеспамятевших беглецов между камышами и деревней перехватили конники Куровского. Понагляднее любой агитации та рубка будет.

Некуда драпать.

Да что ж они орут такое? Нет, никак не понять.

Поляки натужно набегали, грязные, мокрые, осатаневшие. Комроты ощупью отстегнул клапан кобуры, привычно легла в мозолистую ладонь рукоять «нагана». Ну и хорош, чего ждать-то?

В последний миг резанул по правому флангу атакующих пулемет. Короткие, скупые очереди сбили шаг цепи, и затоптались поляки, невольно пригибаясь под секущими строчками. Ай да соседи — выходит, рискнули машинку ближе выдвинуть.

— Давай, пся кровь! В ряшку твою…

Захлопали гранаты. Кто-то последней пулей достал упорного поручика. Поднялся из ямок-окопов погибающий 4-й Петроградский. Комроты не суетился — аккуратно срезал из «нагана» троих жолнеров. Теперь можно и винтовочку в лапы…

Бились прикладами, штыками, матерясь, стреляли в упор. Наотмашь стукнуло по уху невидимым кулаком, слетела фуражка. Скрипя зубами, комроты вложил всю боль и злость в удар штыка…

Миг все длилось. Развернулись в дыму и мате поляки, показали спины. Расстреливать их было нечем. Комроты, пригибаясь и втягивая в плечи лысеющую голову, протрусил по склону отыскивать свою фуражку. Не верилось, но среди мертвяков и живых хватало — свои, окровавленные и опьяненные, возвращались, падали в окопы, что-то кричали. Метался уцелевший Семка. Бесились, прикрывая драп панства, запалошные «Шварцлозе». Полз, мычал томительно капрал с проткнутым брюхом, пулю на него жалели.

Комроты оглох — пуля отхватила правое ухо. Крови натекла уйма, бок гимнастерки до самых кальсон пропитало. Верка, прибежавшая из лазарета, хоронящегося в широкой промоине, бинтовала серым застиранным бинтом. Наглый Семка, присевший на корточки в узком окопчике, знаком показывал — да пускай, зарастет. Это точно. Зарастет, если успеет. Только глухому как командовать?

Поляки вошкались у хутора, в себя приходили. Показавшиеся было из рощи конники Куровского скрылись обратно. Чего тянут-то, сволочи?

Рванули петлюровцы, да только не в атаку, а вдоль камыша галопом. И жолнеры побежали — прямо стадной толпой так прочь посыпали. Дурень Семка танцевал африканцем, топая желтыми сапогами и размахивая над головой своим дурным лакированным «маузером».

От Билковых Псарей на рысях подходил эскадрон 1-го Красного Конного корпуса…

Левым ухом комроты начал малость слышать. Бойцы сносили в длинный ряд погибших. Могилу решили копать прямо на холме. Верка, в накинутой поверх ватника длинной трофейной шинели, приглушенно орала на легкораненых, не пожелавших отправляться в госпиталь, что разворачивался в селе. Зря орет — этот лазарет буденновцев за два дня сто с гаком верст прошел — попадают доктора разом, уж какие там перевязки.

У Ново-Дворского моста шел бой. Конники кавкорпуса наседали на откатывающихся поляков. С левого фланга, вдоль тракта, напирала 2-я Белая дивизия. До предместий Варшавы оставалось рукой подать, ворвутся на плечах шляхты, если удача вновь дупой к России не повернется.

— Сенька, у тебя осталось?

— Ясен пень, у меня ж как у Христа за пазухой. Почище чем в полковой кассе.

— Не бреши. Там вшей куда пожиже.

Фляга австрийская в оббитой эмали. Булькает — то ли коньяк, то ли ром. Сам комроты не пил со дня вступления в партию, потому принципиально даже не стал нюхать. Для особых нужд запас приберегался.