Братья Шелленберг

Венцель позвонил стюарду – никто не явился. Он открыл дверь в каюту и крикнул в коридор – никто не откликнулся. Вышел на палубу – никого не увидел. Прошелся по всему кораблю – ни одного человека. А пароход при этом дрожал от палубы до киля: с такой бешеной скоростью он несся вперед. И на мостике уже не было никого. Венцель спустился в трюм. У топок – ни души. Тут его охватил неописуемый страх. Он стал бегать по всем коридорам, по всем палубам стремительно летевшего корабля, взбегал по всем трапам в поисках людей и понял вдруг, что он на корабле один. И как раз в этот ужасный миг глухо и страшно загудела сирена, управляемая незримой рукой.

Тогда он простер к небу руки и в полном отчаянии завопил:

– Я совершил убийство! Да, это я!

Тут он проснулся, весь в холодном поту. «Мне снилось что-то страшное», – подумал он. Взглянул на свои руки Что это было с его руками?

Он позвонил, вошел кельнер и спросил, что угодно. Венцель долго смотрел на него. Он не понимал, не сознавал, где находится. Разве не был он только что на корабле?… Наконец он увидел, что перед ним стоит кельнер.

– Принесите мне крепкого черного кофе, – сказал он ему.

Вдали загудел пароход, и Венцель вдруг вспомнил, что находится в Варнемюнде.

28

По совету врачей Михаэль на несколько недель уехал в Шперлингсгоф для окончательного выздоровления. Потом опять принялся за свою работу в Берлине. Странно, за все эти годы ни разу у него не было такого продолжительного отдыха, и все же ему казалось, будто работать ему теперь не так легко, как раньше. Между тем время было не такое, чтобы можно было прилечь, чувствуя усталость, или заснуть, когда хотелось спать. Машина должна была вертеться, и некоторое время она вертелась. Но однажды он во время заседания почувствовал приступ слабости. Заседание пришлось прервать. И вдруг у него сделался сильный жар. Ева немедленно вызвала врачей.

Врачи приехали, и лица у них были озабоченные. Давно зажившее отверстие раны по какой-то причине снова, по-видимому, воспалилось. Легкая боль появилась в плече, а на следующий день левая рука, начиная от предплечья, оказалась чуть ли не парализованной. Однако это явление быстро исчезло. Но сильная лихорадка продолжалась.

Михаэль был крайне нетерпеливым пациентом.

– Не могу же я из-за немного повышенной температуры неделями валяться в кровати! – кричал он.

Но Ева заклинала его слушаться врачей. День и ночь не отходила она от его постели. Когда она спала? Михаэль этого не знал, потому что всегда видел ее подле себя. Когда вечером жар усиливался, она прикладывала ко лбу больного свои прохладные руки. Это успокаивало его.

Он лежал, и кровь шумела у него в ушах. Искорки потрескивали на коже, и порою что-то гудело в мозгу.

Дело его жизни! Как глупо лежать здесь в праздности, когда дорог каждый час! Кровь кипела, и нетерпеливые, властные, стремительные мысли проносились в голове.

О, теперь только он был в состоянии обозреть исполинскую задачу!

Дешевле, лучше, рациональнее, производительнее! Обсудить надо было каждую мелочь. Вопросам гигиены нужно было посвятить еще больше внимания. Нужны были санатории, курорты, в постройке домов можно было достигнуть еще гораздо большей экономии, орудия работы следовало улучшить, упростить. Лопаты, например… Сколько сгнивало за год ручек от лопат! Сколько молотков за год выбрасывалось без пользы, потому что ручки ломались! Что всего меньше и незаметнее, то как раз важнее всего в этой гигантской организации.

– Постарайся заснуть, – просила Ева и клала ему на лоб холодный компресс.

Михаэль качал головой и устремлял на нее лихорадочный взгляд.

– Я не могу спать, дорогая, – говорил он.

Как же мог он спать, когда мысли осаждали его! Нужно было улучшить продовольствие и одежду. Нужно было создать новую рабочую обувь и рабочее платье. Подвигается ли дело в Остфрисланде, где они пользовались морским илом для удобрения степи? Следовало бы сконструировать особые вагоны для перевозки ила. Так превращал он песок в пастбища. А как обстоят дела в Люнебургской степи? Кто руководит там работами? Он забыл фамилию заведующего.

Какая досада – эта лихорадка! Десять лет будут тянуться эти работы в Люнебургской степи. Почему не позволило ему правительство перевести берлинские исправительные тюрьмы в Люнебург, где он мог бы применить сколько угодно рабочей силы? Почему они до сих пор колеблются внести законопроект, по которому всякое наказание, сопряженное с лишением свободы, превращалось бы в трудовую повинность? Ничто не подвигалось вперед. Вот уже две недели не поступало никаких сведений о положении канала Ганновер-Эльба. Врачи не позволяли ему выслушивать доклады о самых неотложных делах. А промышленная колония на Срединном канале? Развивается ли она? А земледельческие колонии в Восточной Пруссии и на баварских горных болотах? Через две недели назначен был гидротехнический съезд. Поправится ли он за это время? А канал Везер-Майн? Зеленые пояса на периферии городов, сады и огороды для школ – какая важная задача! Какая огромная проблема – летние школы на открытом воздухе! Проблемам не было числа.