Братья Шелленберг

Его вспугнуло чье-то лицо в дверях, лицо, разрубленное топором, с одним большим и одним маленьким глазом; выражение первого было призрачно и мертвенно, а второго – животно и нагло. Резкий голос визжал и ворчал, что ей, хозяйке, не по средствам содержать чужих людей и что она собиралась сегодня выпроводить Христину из дома. И еще что-то в этом роде провизжал голос; ужасный тон его навсегда врезался Георгу в память.

Но тут произошло самое поразительное, нечто совершенно неожиданное, и как раз от этой неожиданности – другого слова для этого не подыскать – Георг мгновенно – и это тоже поразительно – пришел в себя. Начиная с этого мгновения, он уже помнил все подробности.

Христина вдруг улыбнулась или, вернее говоря, попыталась улыбнуться. Болезненная усмешка медленно разлилась у нее по лицу. Потом она повернулась к изголовью постели, откинула одеяло, и Георг вдруг увидел головку младенца. Нежно взяла Христина в обе руки завернутого в тряпки ребенка и протянула его Георгу.

– Вот он, – прошептала она.

– Что это? – пролепетал Георг.

– Это твой ребенок, – шепнула Христина и снова попыталась улыбнуться.

– Мой ребенок? – крикнул Георг. – Как это может быть? Как мне все это понять? – И он кинулся к ребенку, взял его у Христины из рук и прижал к груди.

Рассеченное лицо в дверях расхохоталось. Начиная с этой минуты, Георг уже вполне владел собою. Он стал заклинать Христину уйти с ним. Она задрожала. Взгляд ее, полный страха, устремлен был на дверь.

– Возьми меня отсюда. – прошептала она, смертельно боясь, что старуха ее услышит. Тогда Георг повернулся к двери и пошел прямо на рассеченное лицо.

– Я требую объяснения! – крикнул он. – Что здесь происходит? Что это все значит?

Старуха завизжала. Осыпала Георга оскорблениями, обзывая Христину непристойными словами. Она ничего не имеет против того, чтобы он забрал с собой эту «даму» – о, напротив! – но сначала надо заплатить. Долги, деньги – двести марок чудовищная сумма! Двести пятьдесят марок! Это ужас!

Взгляд Христины, закутанный в лохмотья младенец… Георг ринулся из дому, как будто его гнали кнутом.

16

Обливаясь потом, подбежал Георг к мастерской Штобвассера. Он был в таком исступлении, что рванул дверь, прежде чем Штобвассер мог ответить на его стук. Георг ворвался в мастерскую и отшатнулся: молодая нагая девушка лежала на маленьком диване. Штобвассер стоял и усердно лепил.

– Нужна твоя помощь, Штобвассер! – крикнул Георг, размахивая руками. – Ты должен помочь!

Он вытащил скульптора во двор и принялся рассказывать, путаясь, задыхаясь. Но сердце друга – как сердце любящей женщины, и Штобвассер понял все.

Он задумался и стоял понурив голову, раздвинув ноги.

– Мы найдем исход, – сказал он. – Главное, успокойся, Вейденбах!

– О, я очень спокоен, – ответил Георг, растерянно улыбаясь и дрожа всем телом. Он провел рукой по лицу – рука так намокла, словно он опустил ее в воду.

Штобвассер надел пальто и шляпу.

– Можете одеваться, – сказал он натурщице, и они вышли. – Не так скоро! – крикнул он Георгу, который уже снова пустился бежать. – Попробуем обратиться к Качинскому. О, как я проклинаю свою бедность! – воскликнул он. – Для себя самого быть бедным – это пустяки, но когда… Ах, как я свою бедность проклинаю!

Качинский переменил квартиру. Со времени своих успехов в кино он жил в западной части города, в большом пансионе. К несчастью, у него сидели гости. Он вышел в вестибюль и нахмурился, увидев обоих запыхавшихся друзей, у которых капли пота блестели на лбу. Он был в домашней куртке из темно-синего шелка и черных лакированных туфлях.

– Что случилось? – спросил он и опустился в камышевое кресло. Но в тот же миг встал опять. – Двести пятьдесят марок?! – воскликнул он. – У меня нет ни одного пфеннига, одни только долги!

– Ты должен раздобыть эти деньги! – крикнул Штобвассер.

Качинский опять нахмурился и сложил губы в насмешливую улыбку.

– Как же мне раздобыть такую большую сумму? – спросил он. – Скажите сами.

– Так отдай все, что у тебя есть! – воскликнул Штобвассер. – Мы снесем все это в ломбард.

Качинский пожал плечами и направился к дверям.

– У меня, к сожалению, нет больше времени, – сказал он. – У меня дама в гостях.

– Ты негодяй! – крикнул Штобвассер, когда Качинский уже закрыл за собою дверь.

Они оба утерли себе пот со лба.

– Обратимся в таком случае к Женни, – посоветовал Штобвассер и бросился вниз по лестнице.

В пышном вестибюле отеля, где несколько тщательно одетых дам и мужчин молча сидели в клубных креслах, швейцар отнесся неодобрительно к их порывистости и торопливости.

– Дело спешное, – бросил ему Георг и понесся по лестнице вверх.

Женни была дома, какое счастье! Но мальчик сообщил им, что Женни не одна.

– Только что приехал господин Шелленберг, – благоговейно прошептал он.

– Доложите о нас, мы по безотлагательному делу, – сказал Штобвассер, и мальчик нерешительно и робко постучал к Женни в дверь. Прошло немало времени, прежде чем он скрылся за дверью.

Женни вышла в коридор. Во рту у нее была папироска, и она пошла навстречу посетителям танцующей и легкой, но совсем неторопливой походкой.