Братья-соперники

– Рад тебя видеть, князь Василий, и дело у меня до тебя есть; должен наедине с тобою побеседовать. Повремени, пока отпущу православных.

И между тем, как князь Василий отошел с князем Троекуровым и его зятем окольничим Лопухиным к окну, патриарх поднялся со своего кресла, и вся стоявшая в глубине палаты толпа, теснясь, двинулась к нему под благословение. Прежде всех почти подбежал к амвону придворный истопник Максимко Гаврилов и, повалившись в ноги перед Иоакимом, заголосил на всю палату:

– Смилуйся, святейший патриарх! Яви мне, грешному, свое милосердие! Вчера был я к тебе послан от великой государыни царевны Евдокии Алексеевны со столом, понес тебе блюда прикрошки тельной да блюдо левошников, да грешным делом поскользнулся и наземь пал, и блюда те в грязь уронил! И велено меня за ту провинность перед твоими палатами бить батогами нещадно…

– Жалею, что ты не донес до меня царское жалованье, – сказал Иоаким. – На сей раз попрошу тебя от наказания избавить. Но помни, что царское веление следует исполнять не с небрежением, а со вниманием и усердием.

Максимко поспешно ударил еще земной поклон и отошел к стороне. Затем подошли именинники со своими приношениями, и всех их патриарх поздравил и отослал в свой кормовой дворец, с приказанием угостить их – кого вином, кого медом. За ними подошел степенный ключник Сергей Бохов с астраханским виноградом от царевны Софии Алексеевны. Патриарх приказал принять виноград и благодарить царевну, а подателя ее даров благословил небольшим образком, который взял из рук ризничего.

Вслед за придворным истопником подошла к амвону ветхая старушоночка, сморщенная и сгорбленная (судя по одежде, клирошанка). Она подала патриарху небольшой конец тончайшего домотканого холста и, низко кланяясь, проговорила:

– Прими, государь, моего тканья холст! Сама тебе на опучки выткала.

– Спасибо за усердие, честная вдова Варварица! Снеси холст казначею, скажи, чтобы принял, а тебе твое жалованье[6] выдавал против прежнего.

За старушкой клирошанкой подошел мужичок в серой свитке, с чудовищной редькой на деревянном блюде. Лицо его сияло добродушнейшею улыбкою самодовольствия, когда он, поклонившись в землю патриарху, поднес ему свой дар:

– Не побрезгай, святейший патриарх, прими от своего подмастерья каменных дел Бориски Семенова. На своем огороде экую вырастил… Больно ядрена ноне уродилась…

– Спасибо тебе, добрый человек, за редьку, – сказал с ласковой улыбкой Иоаким, – редька с квасом хороша! Так пойди от меня к ключнику Семену да вели себя угостить моим любимым малиновым квасом.

И между тем, как за Борисом Семеновым потянулись к Иоакиму греки с Афона, монахини и крестьяне, и всякий иной люд, к князю Василию подошел с поклоном ключарь Иаков и сообщил, что патриарх просит его пожаловать в «малую» келью и там подождать его. Провожая князя по владычным покоям, ключарь все что-то бормотал себе под нос вполголоса, так что даже и князь Василий, давно уже знавший этого доброго и очень бестолкового старика, обратил наконец внимание на его бормотание:

– Что ты это, отец Иаков? Молитву, что ли, новую складываешь или канон какой на память твердишь?

– Нет, батюшка князь! На меня беда пришла… с моей памятью!

– Какая же твоя беда, отец Иаков?

– Да вот, приказал святейший колоколам на Ивановской колокольне прозванье переменить. Как докладываем мы ему о благовесте, так велено нам в докладе новый-то большой называть Успенским, а старый Успенским Воскресным, а Реут – по-ли-елейным… Вот я и путаюсь при докладе святейшему; хочу сказать «Успенский», а говорю «Воскресенский», а вместо полиелейного – все Реут да Реут!.. Даже прогневал святейшего!.. И твержу теперь на память, в которые колокола благовест заказан!

Князь Василий невольно улыбнулся и подумал: «Видно, у каждого своя забота, и каждому Бог дает ее по силе!»

В «малой» келье патриарха, выходившей окнами в так называемый комнатный садик, устроенный в виде террасы над сводами патриаршей казенной палаты, князю Василию пришлось недолго ожидать. Иоаким вступил в палату через несколько минут и, опустившись в кресло около столика, на котором был золотом и красками писан патриарший герб, пригласил и Оберегателя сесть.

– Святейший отец-патриарх, – сказал князь Василий, почтительно преклоняя голову перед Иоакимом, – я пришел к твоему архиерейству просить благословения на предстоящие мне многотрудные подвиги.

– Я ожидал тебя, князь Василий. Знаю, что ты, чадо верное и нелицемерное, не забудешь о нашем благословении даже и среди твоих забот государственных, и приготовил тебе благословение… Но прежде, чем передам, я должен говорить с тобой о тайном деле.

– О тайном? – переспросил князь Василий.

– Да, сын мой возлюбленный, и молю тебя, и заклинаю никому не передавать беседы нашей. Я назвал тебя чадом верным и нелицемерным, ибо знаю, что не лежит в тебе сердце к мрачным ковам и злохитростным мечтаниям… Но ты от нас грядешь… Ты бежишь вослед воинской славе… На кого же ты нас покидаешь? Кому вручаешь судьбу малолетних государей и всего государства?