Братья Стругацкие

Илья Михайлович Ошанин был выдающимся человеком, без всяких натяжек можно это сказать. Любой китаист в нашей стране с 1930-х годов и по сей день обязательно занимался по его учебникам и словарям. Ровесник века, Илья появился на свет в Ярославле в семье юриста. В революцию он не столь однозначно поддерживал большевиков, как, скажем, Натан Залманович Стругацкий, и в какой-то момент от ареста его спасло как раз это разночинское, мелкобуржуазное, а не дворянское происхождение. Учился он в столице и в 1924 году закончил китайское отделение Московского института востоковедения (МИВ). Был направлен на работу в Китай вроде как переводчиком, но одновременно сотрудником Наркоминдела, а это в переводе на русский означает «кадровый офицер разведки» — политической или военной. Илья не был человеком беззаветно преданным идеям Ленина — Сталина, просто был он патриотом своей страны и уникально талантливым специалистом в области языков. «Крышей» его за границей стало торгпредство в Шанхае. И, по семейной легенде, там, в Китае, он и познакомился с будущей женой, Екатериной Евгеньевной Фортунатовой — из той же примерно социальной среды (её родители были то ли врачами, то ли учителями с Дальнего Востока). А сама Катя — не то чтобы революционерка, а скорее авантюристка: рассказывали, как она таскала через китайскую границу запрещенную литературу — в обе стороны. Ей не литература была важна, а сам процесс. Выйдя замуж в 1925 году 18-летней девчонкой, слегка остепенилась, конечно, но шлейф прежних подвигов тянулся за нею. Всех вокруг стали арестовывать: лучшего друга, брата, сестру, отца — их отзывали из-за границы, одних просто сажали, других расстреливали, каким-то чудом она сама уцелела… И вскоре родила. Леночка появилась на свет 16 февраля в Шанхае, есть фото, где её, новорожденную, держит на руках китаянка из прислуги. А уже меньше, чем через два месяца — 12 апреля, — в результате переворота пришел к власти Чан Кайши, и на следующий день там, в Шанхае, была расстреляна из пулеметов стотысячная антигоминьдановская демонстрация… Весёлое время начиналось. Но Ошанины были своевременно переправлены в СССР, что лишний раз подтверждает: на Лубянке (или где там?) о своих уникальных специалистах пока ещё помнили.

Однако Илья Михайлович был всё-таки по призванию учёный, а не разведчик. Мы не знаем точно, чем он занимался в Москве первые четыре года после возвращения из Китая, но с 1931-го преподавал в МИВе, с 1942-го, то есть с момента создания — в ВИИЯ и параллельно в Высшей дипломатической школе МИДа. В 1944-м он стал кандидатом филологических наук, защитив диссертацию на тему: «Происхождение, развитие и структура современного китайского иероглифического письма»; в 1947-м — доктором, и тема соответственно более широкая: «Слово и часть речи в китайском языке: опыт периодизации истории китайского языка». А уже совсем незадолго до смерти в 1982-м он получил Государственную премию СССР.

Это, так сказать, официальная часть биографии профессора Ошанина. А в жизни, в быту был он человеком мягким, всегда спокойным, вежливым, очень доброжелательным, мудрым и, главное, необычайно работящим, выше всего ставившим дело. Вся родня так и запомнила его — хоть на работе, хоть дома, хоть на даче — вечно обложенного книгами и бесчисленными табличками с иероглифами. Ну и конечно, всё в доме дышало Востоком — от книг, картин и статуэток, до занавесок, посуды и мастерски приготавливаемых блюд китайской кухни. Появление Аркадия добавило отдельные японские нотки в этот мощный китайский оркестр, но именно что нотки. АН не считал японистику делом своей жизни, наоборот — отличался широтой интересов, а к тому же никогда не был коллекционером, не собирал вообще ничего и сувенироманией не страдал.

Уместно будет именно здесь рассказать об одной загадке, с которой я как биограф столкнулся при чтении дневников АНа. Аркадий как минимум с конца 1950-х и до последних дней называл Елену Ильиничну этак ласково и по-доброму — Крыса. И на бумаге, и обращаясь к ней, и даже при людях, в своих, конечно, компаниях. Почему — не ведал никто: ни личный врач АНа, ни близкие друзья, ни даже БН. Я был в полнейшей растерянности. Скрыть сам факт — нелепо. Цитировать без объяснений — чудно. Ну, ладно, Чехов называл любимую женщину собакой, но не крысой же, это как-то уж слишком нетривиально. И от фантастики не могло это идти, потому что в фантастике, и в старой, и в современной, крыса — существо крайне неприятное. Я уж начал японистов опрашивать и китаистов. Они немного обнадежили, так как на Востоке отношение к этому зверю совсем иное, не европейское, у них вон и год крысы есть. Но всё равно, объяснение не вырисовывалось… И наконец, Маша Стругацкая пролила свет на безнадёжно темную историю. Уж и не знаю, почему раньше у неё не спросил.