Братья Стругацкие

Сколько это могло продолжаться? Долго. Но не бесконечно. И вот в один прекрасный (да-да, именно прекрасный!) день… Точнее, это был не день, а ночь. Трудно было не запомнить, какая именно — это была новогодняя ночь. Выпало ему суточное дежурство в части. Или сам попросил? Наверно, сам… Какой дурак, кроме него, вызвался бы в праздник? И была по-настоящему волшебная ночь. А потом этот распустяй с английского факультета, капитан… капитан… ну, как его фамилия?.. Ах, да, капитан Деев! Часы он, видите ли, забыл в дежурке! Отличные командирские часы. «Where is my watch?» Вот с этими словами он и вошёл среди ночи: «Где мои часы?»

«Where is my watch! Where is my watch! Stick it in your… You know where!» (Засунь их себе… знаешь куда?) — ответил ему Аркадий тоже по-английски. Но всё уже случилось, и не было дороги назад. Здесь — конец…

Ещё полгода слушатели ШВП подкалывали своего преподавателя по английскому, при каждом удобном случае вворачивая в ответы фразу «Where is my watch?» Капитан Деев делал вид, что не замечает, но потом, наконец, взмолился: «Может быть, хватит?»

Он не был подлым доносчиком, этот капитан, там всё получилось гораздо сложнее: были некоторые проблемы со здоровьем, вызывали фельдшера. Истопницу разбудили, ещё кого-то… В общем, как любят говорить немцы, что знают двое, то знает и свинья. А тут куда больше свидетелей получилось. И оказались нарушены все мыслимые пункты Устава караульной и гарнизонной службы, и сразу несколько заповедей каких угодно религий, и конечно, не один и даже не два принципа из морального кодекса строителя коммунизма, который, впрочем, будет сочинен только через десять лет…

17 января 1952 года состоялся офицерский суд чести. Или, говоря по-советски, заседание партийного комитета школы. Решением парткома младшего преподавателя цикла японского языка, исполняющего обязанности секретаря комсомольской организации школы старшего лейтенанта Стругацкого исключили из рядов ВЛКСМ за морально-бытовое разложение. Легко отделался (любили его) — ведь горячие головы предлагали разжаловать в рядовые.

И всё равно никогда, никогда после он не пожалеет об этой ночи, определившей всю его дальнейшую судьбу.

С годами история обрастёт легендами. Каждый будет рассказывать по-своему. Лена, уехавшая в Москву с первым поездом, придумала утешительно-спокойную версию для папы с мамой, более скандальную со встречной изменой — для подруг, — и придерживалась то одной, то другой до конца своей жизни. Аркадий — даром что писатель — сочинил много версий, одна остроумнее другой, на все случаи жизни (для Инны, для брата, для мамы, для Андрея Спицына, для новых друзей…). Капитан Where-is-my-watch с пролетарской прямотой рассказывал всё, как было.

И уж совсем невероятные вещи рассказывала истопница, отвечавшая за голландские печи в учебном корпусе. Якобы это она первая увидела их там, в дежурке. Вдвоём. Или втроём — с нечистою силой. Или являли они собою некое одно существо… В общем, присутствовала в этом рассказе и левитация, и волки-оборотни, и вся вампирская романтика с осиновым дрекольем вместо винтовки. И, разумеется, именно эта версия облетела все гарнизоны от Калининграда до Находки.

Ну, чистой воды Акутагава! (Читайте рассказ «В чаще» в переводе Натальи Исаевны Фельдман, не Стругацкого, к сожалению, но всё равно хорошо.)

И только Дима, муж Лены и замполит школы, главный потерпевший в этой истории никогда, ничего и никому о случившемся не рассказывал. И если вы спросите его сегодня, через пятьдесят с лишним лет: «Что вы можете рассказать об Аркадии Стругацком?», он вам ответит: «Ничего». «Но вы же хорошо его знали?» «Да, — согласится Дмитрий Николаевич, которому уже за восемьдесят, — да, я СЛИШКОМ хорошо его знал».

А вот самое последнее письмо брату из Канска — 19 мая 1952 года и тоже перевод с английского: