Братья Стругацкие

Действительно, «Отягощенные злом» на первый взгляд выпадают из творчества братьев Стругацких, не соответствуют духу их главных произведений. До середины 60-х Стругацкие были чистой воды писателями-фантастами. Позднее использовали фантастический элемент при разговоре с читателем о проблемах, связанных с окружающей реальностью, реальностью СССР. В их лучших вещах сказанное о сегодня-сейчас обретало универсальное значение: те же максимы и те же укоризны можно было высказать относительно многих народов, стран и времен… Но со второй половины 80-х Стругацкие окончательно перестали быть фантастами в традиционном смысле этого слова. Они не только отдрейфовали от НФ в сторону мистики, они приняли метод и весь арсенал художественных приемов, присущих «основному потоку» литературы, вернулись, так сказать, в страну «суконного реализма». Если бы их поздние тексты появились, скажем, десятилетием позже и за ними не тянулся шлейф «фантастического прошлого» авторов, то писательское сообщество мейнстрима восприняло бы их как свое, родное, как «литературу толстых журналов». Никаких отличий! И речь идет не только об «Отягощенных злом» и «Жидах города Питера», получивших широкую известность. Речь идет и о не столь популярной повести «Дьявол среди людей». Написал ее, после обсуждения с братом, один Аркадий Натанович[41], закончивший эту работу летом 1991-го. Судя по творческому дневнику Стругацких, «Дьявол среди людей» воспринимался ими в качестве истории «…о том, как человек обнаружил в себе дьявола». Так что, в принципе, «выпадения» здесь нет, а есть, скорее, смена значительной части художественных средств.

Переход к мистике и мейнстримовским «правилам игры» самым естественным образом сделал для Стругацких притягательной такую значительную фигуру русской литературы, как Михаил Афанасьевич Булгаков. «Отягощенные злом» близки к булгаковской традиции, но сделаны с помощью художественных средств, самостоятельно выработанных Стругацкими на протяжении тридцати лет творчества. Упоминавшийся уже нами Войцех Кайтох высказался с несвойственной ему прямолинейностью: «Рукопись Манохина (одна из частей „Отягощенных злом“. — Д. В., Г. П.) продолжает традиции „Мастера и Маргариты“, что, впрочем, уже было в советской фантастике восьмидесятых годов»[42].

Думается, это не совсем так. И уж совсем неверно обвинять Стругацких во вторичности по отношению к Булгакову — а подобные вердикты звучали…

Параллель Стругацкие — Булгаков очень важна для правильного понимания повести «Отягощенные злом». Но она ни в малой мере не предполагает движения дуэта след в след по стопам Михаила Афанасьевича.

К булгаковской традиции Стругацкие давно проявляли серьезный интерес.

Сорокинская часть «Хромой судьбы», по признанию Бориса Натановича, во многом создавалась как вариация на тему булгаковского Максудова, бредущего сквозь «застойные» восьмидесятые. Более того, «Театральный роман» прямо назван в тексте сорокинской части: «Ничего на свете нет лучше „Театрального романа“, хотите бейте вы меня, а хотите режьте…» — говорит главный герой. Да и высшим судьей для центрального персонажа, писателя Сорокина, выступает некий мудрец с говорящим именем Михаил Афанасьевич.

Однако в «Отягощенных злом» Стругацкие не пытались начать литературный диалог с Михаилом Афанасьевичем, затеять с ним своего рода спор или же игру переинтерпретаций. С Булгаковым авторы «Отягощенных злом» сходятся в немногом.

Во-первых, ими допущены в современную жизнь евангельские персонажи. Во-вторых, трактовка этих персонажей, как и у Булгакова, отдает гностицизмом. Этаким осовремененным альбигойством. И даже само название повести происходит от гностического определения демиурга в трактовке Е. М. Мелетинского: «Творческое начало, производящее материю, отягощенную злом». Но фундаментальная разница между Булгаковым и Стругацкими состоит в том, что первый колебался между христианством и гностицизмом, предлагая интеллигенции «духовное евангелие» от беса, а Стругацкие колебались между гностицизмом, как приемлемой смысловой средой для использования некоторых сюжетных ходов, и агностицизмом — ведь какая может быть вера у советского интеллигента? Устами писателя Сорокина из «Хромой судьбы» Стругацкие сделали откровенное признание на этот счет. Рассуждая о Льве Николаевиче Толстом, Сорокин говорит: «А ведь он был верующий человек… Ему было легче, гораздо легче. Мы-то знаем твердо: нет ничего ДО и нет ничего ПОСЛЕ». И далее: «Есть лишь НИЧТО ДО и НИЧТО ПОСЛЕ, и жизнь твоя имеет смысл лишь до тех пор, пока ты не осознал это до конца». Надо ли тут что-либо добавлять, комментировать? И никакого евангелия Стругацкие не предлагали[43]. Просто сделали Христом интеллигента, получившего в свое распоряжение колоссальную мощь.

13

Итак, в реальности позднего СССР, на исходе 80-х, материализуется демиург и рядом с ним — некий ехидный резонер Агасфер Лукич.