Братья Стругацкие

Аркадия тоже вербовали и не раз. Но в армии он прямо говорил, что не подходит для такой работы — в стукачи шли тихони и отличники боевой и политической, он же — рубаха-парень, весельчак, хулиган, возмутитель спокойствия и частый гость гауптвахты. А на гражданке, в писательской среде АН уже был умудрённый опытом и ощущал такое интеллектуальное превосходство над своими вербовщиками, что вычислял все их аргументы на восемь ходов вперёд и только неслышно подсмеивался в пышные усы. Может быть, в частности, ещё и поэтому не выпускали его за границу?

Аркадий Михайлович Арканов, друг АНа, рассказывал мне замечательный эпизод, как его самого вызывали на Лубянку в период опалы после «Метрополя».

«Явился по повестке, сел. Товарищ сразу включил магнитофон.

— Это, чтобы вы не думали, что мы тут тайно кого-то записываем, — и перешел к делу. — Аркадий Михайлович, вы же такой патриот! Как вы попали в эту компанию?!

Вопрос — риторический, и я молчу.

— А почему вы не бываете за границей?

— Это вы у меня спрашиваете? — удивляюсь. — Это я у вас должен спросить.

— Нет, но вы же — писатель. Вы должны многое видеть…

— Да, писатель, — соглашаюсь я. — Должен. Но не вижу.

— Так это от вас зависит! — восклицает он радостно. — Слыхали, новый „Метрополь“ готовится? А Гладилин уже там. Там многие друзья ваши… Вот вы поедете в Париж, с ними пообщаетесь, узнаете их настроение, как они там живут…

— А я поеду?

— Поедете, поедете.

— Хорошо. Я с удовольствием.

— Вот и славно. А потом расскажете. Но давайте начнём прямо сейчас. Рядом с вами в ЦДЛ много людей. Вы такой известный, вы — шахматист. О чём они говорят, эти люди? Нам очень интересно.

— Знаете, — сказал я. — Со мной рядом обычно сидят люди выпивающие. Говорим мы о шахматах. Потом они злоупотребляют алкоголем, они очень подвержены этому, и мы опять говорим о шахматах. Вам это совсем не интересно. Единственное, что я вам обещаю, — добавил я, — если вдруг услышу за соседним столиком или где-то ещё, что готовится заговор против советской власти, я вам немедленно позвоню. Даю слово.

Я сказал ему это на полном серьёзе.

(Каждый может себе представить, как Арканов говорит это на полном серьёзе. На товарища с Лубянки произвело впечатление. — А.С.) Он выключил магнитофон и сказал:

— Аркадий Михайлович, давайте договоримся: у нас с вами не было этого разговора, и если вы увидите меня в ЦДЛ, мы с вами не знакомы.

Спустя несколько лет нас познакомили. Представили его как отличного мужика, хоть и оттуда. А меня всё это время никуда не пускали. Рубили все поездки. Выпускать стали только в 1989-м. Примерно тогда я в последний раз встретил его в буфете. Он заказал сто пятьдесят водки и был очень грустный.

— Не переживайте, — сказал я ему. — Всё у вас восстановится.

— Нет, — возразил он. — Так уже не восстановится.

Он был неглупый человек».

Я спросил у Аркадия Михайловича про АНа: «А его могли вот так же?»