Руб улыбается, и я понимаю, что мы подумали об одном и том же. Мне интересно, каково это — по-настоящему бить человека: бесповоротно решиться голым кулаком ткнуть кому-то в лицо, без шуток. Это не то что возиться с братом во дворе, забавы ради друг друга лупцевать, да в перчатках.
Вечером дома мы спрашиваем Сару, что вообще происходит.
Она говорит, что за последнее время совершила несколько глупостей.
Мы просим ее больше их не совершать.
Сара молчит, но кивает в ответ.
А мне все хочется спросить Руба, каково это было — без шуток размазать чувака, но я все не спрашиваю. Дрейфлю.
А еще, если вдруг вам интересно, в нашей комнате что-то завоняло. И что это, мы не знаем.
— Что
— Нет.
— Носки?
— Ага, щас.
— Тапки? Трусы?
— Твои вопросы, — намекаю я.
— Ты не умничай давай.
— Ладно, ладно!
— А то отхватишь.
— Ладно, ладно.
— Мелкий у…
— Ладно,
— У вас вечно чем-нибудь воняет, — вмешивается отец, заглядывая к нам в комнату. Он удивленно качает головой, и мне кажется, что все у нас пойдет на лад. Ну хотя бы на половинный лад, уж точно.
—
—
—
4
Мама варит гороховый суп. Его нам хватит где-то на неделю, и это неплохо. Я знаю еду и похуже.
— Знатный супец, — говорит ей Руб, заглотив свою порцию. Вечер среды. Вечер Пушка.
— Ну, там еще есть, — отвечает мама.
— Ага, — смеется Руб, но за столом как-то тихо.
Отец со Стивом только что спорили про пособие. Тишина коварная. Опасная, если вспомнить, что они друг другу сказали:
— Я не пойду.
— Почему?
— Это ниже моего достоинства.
— Да уж, блин. Ты лучше пойдешь по домам, как жалкий бойскаут, предлагать уборку пылесосом за полдоллара. — Стив буровит отца взглядом. — А счета-то неплохо бы оплачивать вовремя.
Вот тут-то отцовский кулак грохает об стол.
— Нет.
В общем, точка.
Видите ли, моего отца легко не согнуть. Если понадобится, он будет биться до смерти.
Стив пробует другую тактику.
— Мам?
— Нет.
Таков ее ответ, и теперь уже все решено.
Никаких касс.
Весь сказ.
Позже, когда мы ведем на прогулку Пушка, мне хочется обо всем этом высказаться, но наши с Рубом головы слишком заняты тем, как бы нас кто не заметил, и мы не разговариваем. И даже позже, в комнате, никаких разговоров. Мы оба спим как убитые и просыпаемся, не ведая, что на дворе — день Руба, день, который все изменит. Мгновенно и чудесно.
Все будет после школы.
Оно ждет.
У нашего дома, у калитки.
Какой-то резкий тип спрашивает нас:
— Зайдем поговорить?
Он привалился к калитке, ему невдомек, что она в любой момент может рассыпаться на части (хотя по его виду не сказать, чтобы это его хоть каплю заботило). Тип небрит и одет в джинсовую куртку. На руке наколка. Он снова вопрошает, на этот раз просто:
— Ну?
Мы с Рубом глядим.
На этого типа.
Друг на друга.
— Ну, для начала, — говорит Руб посреди ветреной улицы, — ты что за хрен?
— Ой, прошу прощения, — отвечает тип с сильным центровым акцентом, — я — тот, кто может преобразить твою жизнь или втоптать ее в грязь — если будешь умничать.
Мы решаем поговорить.
И думать нечего.
Тип продолжает: