Братья Волф. Трилогия

Задев мое плечо грудью, Октавия выпрямилась и отошла. Это было так приятно, что у меня побежали мурашки.

Руб тут же потянулся к пиву и схватил его.

— А мы рискнем, — завил он, — старик все равно последнее время в хорошем настроении.

Тут Руб не соврал.

Годом раньше отец изрядно помаялся, оставшись без работы. Но той зимой у него было работы полно, и я ему время от времени помогал по субботам, если он просил. Руб тоже. Отец у нас сантехник.

Мы уселись за кухонный стол.

Руб.

Октавия.

Я.

И пиво: стоит посередине стола и потеет.

— Ну?

Это Руб спросил.

— Что — «ну»?

— Ну, как с пивом будем, тупица, блин?

— Остынь, а.

Мы все полыбились, ехидно.

Даже Октавия, потому что она уже привыкла к тому, как мы с Рубом общаемся, ну или по крайней мере, как Руб — со мной.

— Разольем на троих? — продолжал Руб. — Или просто пустим по кругу?

Вот тут Октавию и посетила классная идея.

— Как насчет наморозить из него льда?

— Это что, какая-то гадкая шутка? — не понял Руб.

— Конечно, нет.

— Лед из пива? — Руб пожал плечами, прикидывая. — Ну, думаю, на улице, в общем, тепло, а. Где у нас эти пластмасски для льда? Ну, знаешь, с палками?

Но Октавия уже полезла в шкаф и нашла, что нужно.

— Опа. — Октавия усмехнулась (у нее был красивый рот с ровными белыми восхитительными зубами).

— Отлично.

Значит, всерьез.

Руб откупорил пиво и уже собирался разливать — равными порциями, ясное дело.

Тут под руку.

Я.

— Может мы их сполоснем или как-то?

— Зачем?

— Ну они в этом шкафу, может, десять лет лежали.

— И что?

— Да поди запаршивели там, заплесневели все, и…

— Дашь ты мне это драное пиво разлить!?

Мы все опять посмеялись сквозь неловкость, и наконец, осторожненько, Руб разлил пиво по трем контейнерам для льда. И в каждом укрепил палочку, чтобы стояла ровно.

— Вот так, — подытожил он, — хвала Иисусу. — И медленно двинулся к холодильнику.

— В морозилку, — подсказал я.

Он замер с поднятой ногой, медленно, аккуратно развернулся ко мне и сказал:

— Ты серьезно думаешь, я такой клоун, что поставлю пиво, которое только что вынул из холодильника и разлил в ледяшки, просто на полку?

— Поди знай.

Он отвернулся и двинулся к холодильнику.

— Октавия, открой, а?

Она открыла.

— Спасибо, дорогая.

— Да не за что.

После этого оставалось только подождать, пока кубики застынут.

Мы немного посидели молча, потом Октавия заговорила с Рубом.

— Может, займемся чем-нибудь? — спросила она.

Для меня это был сигнал смываться — с большинством девиц. Про Октавию, впрочем, я не был уверен. Но на всякий случай все равно смылся.

— Ты куда? — спросил Руб.

— Не знаю точно.

Я вышел с кухни, прихватил куртку и вылез на крыльцо. С порога пояснил:

— Может, на собачьи бега. Или так, поброжу.

— Ясно.

— До скорого, Кэм.

Взглянув на прощание на Руба и, бегло, на Октавию, я увидел желание в глазах обоих. Октавия хотела Руба. А тот — просто девчонку. Все вот так просто.

— Пока, — ответил я и вышел.

Сетчатая дверь хлопнула за моей спиной.

Зашаркал подметками.

Сунул руки в рукава куртки.

Теплые рукава.

Мятый воротник.

Руки в карманы.

Ладно.

Я пошел.

Скоро вечер пробрался в небо, и город ссутулился. Я знал, куда иду. Не зная, не думая, знал. Я шел к дому одной девушки. Девушки, с которой я познакомился в прошлом году на собачьих бегах.

Ей понравился.

Ей понравился.

Не я.

Ей понравился Руб.

Она даже раз назвала меня недотепой, когда говорила с ним, и я подслушал, как мой брат отхлестал ее словами и отшвырнул прочь.

И вот какое я тогда завел обыкновение: стоять под ее окнами, на другой стороне улицы. Стоял, смотрел, вглядывался, надеялся. И уходил, насмотревшись на задернутые шторы. Ее звали Стефани.

В тот вечер, который я теперь для себя зову вечером пивного льда, я торчал там чуть дольше обычного. Стоял и представлял, как прихожу с ней домой, распахиваю перед ней двери. Упорно представлял, пока проникающая боль не вывернула меня наизнанку.

Я стоял.

Душой наружу.

Плотью внутрь.

— Ну что ж.

Идти оттуда было прилично, потому что она жила в Глибе, а я рядом с Центральным вокзалом, в переулке с мятыми водостоками и железнодорожной линией на задах. Но это, в общем, было привычно — и расстояние, и переулок. В каком-то смысле я даже горжусь, откуда я. Домик-маломерка. Семья Волфов.

Минуты все волочились и волочились куда-то, я шел домой и, увидев отцовский фургон у нас на улице, даже разулыбался.

В последнее время у нас всех все шло, в общем, путем.

У Стива, старшего брата.

У Сары, сестры.

У миссис Волф — несгибаемой миссис Волф, моей матери, которая зарабатывает на жизнь уборкой в чужих домах и в больнице.

У Руба.

У отца.

И у меня.

Почему-то в тот вечер по дороге домой на меня нашла безмятежность. Я был рад за нашу семью, ведь, вроде, выходило, что у нас все отлично. У всех.

Мимо пролетел поезд, и мелькнуло ощущение, будто в нем я могу расслышать весь город.

Это чувство налетело на меня и тут же ускользнуло.

Видно, все ускользает.

Приходит к тебе, побудет мгновение и вновь убегает.