Братишка

Тут взял речь диктор, который объявлял и сообщал о том, кого и за что награждают. К моему удивлению, слов обо мне набралось изрядно. И дорогу смерти вспомнили с уничтоженными немцами и сбитыми бомбардировщиками, и перехват диверсантов, все случаи, и охоту на офицеров в дивизии отца, даже помянули тех двух лётчиков, что мне удалось перехватить на обратном пути. Странно, что обоих приписали, там всего один мой. И под конец описали, что я был пассажиром в недавно сбитом транспортном самолёте и серьёзно помогал при выходе из немецкого тыла, лично уничтожив двенадцать полицаев и одного унтера у передовой. За всё это вкупе меня наградили орденом Ленина и орденом Красной Звезды, это по представлению командира отцовской дивизии. Оказалось, это ещё не всё. За вклад в советской музыке меня наградили Сталинской премией второй категории, а это пятьдесят тысяч рублей. Вот только после этого сообщили, что я прибыл с мамой, и попросили её встать, чтобы все видели. Та слегка порозовела, но встала. Дали и о ней информацию, мол, многодетная мать, и воспитала такого замечательного сына. Та была невероятно довольна и села на место. После этого дали слово мне. Я поблагодарил правительство и лично товарища Сталина за подобное признание моих невысоких заслуг. Маму – за то, что воспитала меня такого хорошего. Однако честность взыграла, и я всё же поправил диктора, сообщив, что при возвращении из дивизии отца всё же не оба немецких лётчика мои, а всего один, второго уничтожил наш тяжело раненный в ходе сватки лётчик-истребитель. Потом перешёл к премии, сказав, что я по совести не вправе брать себе такую крупную денежную премию, когда наша страна находится в таком сложном положении, и попросил товарища Сталина направить эту премию на самый тяжёлый участок, где эти деньги очень нужны. Моё пожелание передать деньги в помощь стране было воспринято как должное, но своих оваций я получил и обратно на своё место шёл под шум аплодисментов. В руках у меня были коробочки к наградам, висевшим на пиджаке. Устроившись рядом с мамой, я передал документы на награды и коробочки ей, та положила их в сумочку и расцеловала меня.

Просидев до конца награждения, мы всей шумной толпой направились в банкетный зал. Были тут и иностранцы, пресса, так что вспышки фотоаппаратов так и сверкали. Того, кто нас снимал при награждении, я запомнил, он был здесь же. Поэтому, оставив маму у стола с бокалом шампанского, я скользнул в сторону фотографов. Тот легко согласился прислать мои снимки, записал адрес, пообещав сделать это в ближайшее время. Когда я вернулся, то обнаружил маму, беседующую с товарищем Сталиным, как-то легко и просто они общались, мама даже смеялась чему-то. Подозрительно. Обойдя их стороной, приблизился со спины товарища Сталина и постарался подслушать, о чём говорят, а говорили обо мне. Тут, заметив, что за всеми моим движениями со стороны пристально следит генерал Власик, явно догадываясь, что я делаю, приняв независимый вид, попросил у официанта стакан с лимонадом и, сделав пару глотков, подошёл к этой паре.

– О чём говорим?

Те смешались, но мама всё же сказала, что обо мне. Дальше мы разговаривали втроем, и я описал товарищу Сталину в подробностях нашу недавнюю эпопею в тылу у немцев, со своей точки зрения конечно же. Кое-что упустил, но как оказалось, тот об этом знал и сам напомнил:

– И обменял два вещмешка с битой посудой на трофейный автомобиль.

– Ну не всё там бито было, – немного растерянно промямлил я. – Восемь тарелок и поднос сохранились. Мы ими пользуемся. Надо будет потом в музей передать, всё же раньше они принадлежали Гитлеру, а тот какой-никой след в истории, но оставляет… А по поводу обмена… Никто не просил бить мои трофеи, которые я, напрягая все силы, лично вынес все к нам, и тут какой-то, даже слов подобрать не могу, разбил всё оглоблей. Даже описать не могу, какие я чувства испытывал, когда услышал этот хруст, поэтому комкор правильно поступил и погасил мои эмоции подарком. А я в ответ у них концерт дал. Два часа шёл. Запрещённые песни пел.

– Запрещённые? – поднял Сталин брови, мне даже показалось, что тот не играл и действительно был удивлён.

– Ну да, цензура запретила мне их исполнять, а фронтовикам и простому народу они очень нравятся, вот и приходится их вот так на импровизированных концертах исполнять. Негативного отношения к ним я не заметил, не знаю, почему их запрещают.

– А по радио почему перестал выступать?

– Так запретили же!

– Насколько я в курсе, тебе это никто не запрещал.

– Не знаю, передали, что в моих услугах больше не нуждаются, и всё. Это после случая с тем композитором, которого я немного поставил на место в последней передаче. Видимо, мстил таким образом.

– Почему же ко мне не обратился?

– Да меня как-то вся эта ситуация и самого устраивала, другие дела навалились. Тем более я в госпиталях пел.

– Да, мне дочка говорила, она на паре выступлений была.

– А?

– Она в двух госпиталях работает сиделкой, учится на врача, – сделав небольшой глоток из фужера, пояснил Сталин.